Люди суземья

— Я расскажу все по порядку. Все началось с того, что отец видел нас, когда мы встретились у берез. Вечером мы с ним чуть не поссорились. Утром он опять начал... А он может брюзжать и изматывать бесконечно! Городил такое, что невозможно слушать. Но я терпел, огрызался, конечно, но терпел.

— Так что же он все-таки говорил?

— Прямо он не сказал о тебе ничего плохого, но то, что я встречаюсь с тобой, назвал моим падением и стал утверждать, что я забуду тебя через неделю, как мы уедем отсюда. Но это же глупо! Он ведь ничего не знает.

— Хорошо. Он не знает. А ты что ему ответил? Что забудешь меня не через неделю, а в первый день?

— Но это же была насмешка! Я так и сказал: забуду в первый же день и стану ждать, когда они с матерью подыщут мне невесту. Ты же понимаешь, что всерьез такое сказать невозможно!

— Не знаю. Я понимаю одно: если бы ты хотел честно, по-настоящему дружить со мной, то так и надо было сказать об этом. Даже если отец против нашей дружбы. И сказать серьезно. Тут насмешки, по-моему, ни к чему.

— Серьезно на эту тему с ним говорить невозможно. Ты же не представляешь, что это за человек!

— Отец есть отец, — Катя вздохнула. —А я еще надеялась, что Люська, может, в самом деле что-то напутала...

— Именно напутала! Вернее, не напутала, а не уловила мою иронию и поэтому совершенно не поняла смысла.

— Где уж ей!.. Такая глупенькая...

— Не глупенькая. Если бы дослушала разговор, наверняка поняла бы. А она усекла только одну фразу! К тому же Люська меня... не любит. Ну, в том смысле, что я ей чем-то неприятен...

— Ты с чего это взял? — тихо спросила Катя, и глаза ее беспокойно блеснули в сумраке.

— Знаю. Мне Колька говорил. Да я и сам чувствую... И это, конечно, тоже повлияло.

— Хорошо. Пусть так. Но почему ты ничего не сказал мне о своем разговоре с отцом, когда мы встретились на Саргинской дороге? Почему скрыл от меня, что отец против нашей дружбы?

— Я не скрыл. Просто мне казалось, что это незачем говорить. Против он или не против — какое это имеет значение?

— Для меня имеет. Если он не говорил про меня ничего плохого, почему против?

Герман бросил окурок под ноги, закурил новую сигарету.

— Хорошо. Я скажу. Я знаю, что тебе будет неприятно слышать все это, но раз ты просишь, я постараюсь объяснить... У отца есть своя теория — «лестница жизни». По его мнению, все люди располагаются в жизни по ступенькам. Самые влиятельные, с большим весом в обществе — «элита» — занимают верхнюю ступеньку, а самые простые, обыкновенные «работяги» — нижнюю. Остальные, в зависимости от должности, располагаются между нижней и верхней ступеньками, чем выше должность, тем выше ступенька. Так вот, отец считает, что он вместе с матерью — моей матерью — и я, как их сын, находимся на верхней ступеньке, а твой отец и мать и ты — где-то внизу...

— Хватит!.. — неожиданно резко сказала Катя, круто повернулась и быстро пошла к своему дому.

Герман ринулся за нею, схватил ее руку.

— Обожди! Только не уходи!.. Выслушай меня! Ведь это он так думает...

— Не надо, — она вырвала свою руку. — Больше я не хочу с тобой встречаться!

Кажется, сердце остановилось в груди.

— Катя!.. — выкрикнул он с отчаянием. — Я люблю тебя! Люблю, понимаешь?..

Дрогнули брови, с радостным изумлением распахнулись глаза — не глаза, душа распахнулась. Но слишком ранимым оказалось девичье сердце! Признание, о котором втайне мечтала Катя, обожгло лишь на мгновение.

— Уезжай!.. — дрожащим голосом сказала она. — Или... я уеду! — и побежала.

— Катя! Я останусь! Слышишь? Я не могу без тебя!..

...В сенях было темно. Катя задвинула засов, привалилась спиной к двери. Гулко стучало сердце, лицо горело.

— Вот и... все!.. — прошептала она и закрыла лицо руками.

41

...Лишь под утро Герман забылся тревожным неглубоким сном. Когда его разбудила Акулина, он сначала не мог понять, где находится, почему спит одетым, кто эта плачущая старуха и что ей нужно.

— Слышь-ко, Германушко!.. Я счас за водой ходила, дак Люську видела...

«Опять Люська?» — Герман бессмысленно смотрел на бабку.

— Какая Люська?

— Да маркеловская-то!.. Она сказала, что Катюшка-то ладит с батьком уехать. В Чудрино. А я думаю, ежели ты из-за ее остаться ладил, а Катюшки-то не будет, дак как?..

Герман мгновенно вскочил.

— Это точно? Она уедет?

— Люська говорит, уедет... Ты только батьке-то не сказывай, что я тебя упредила...

Василий Кирикович брякал в углу рукомойником. На печи хрипел больной старик. Возле кровати стояли два приготовленных чемодана. Герман сел на лавку, сказал:

— Я тоже поеду.

Отец не отозвался и не повернул головы. Лишь после того, как кончил умываться, не глядя бросил:

— Дело твое.

Больше они не разговаривали. Молча пили чай, молча укладывал Герман свой чемодан. Бабка потерянно сидела на лавке.

Василий Кирикович глянул в окно, увидел, что Маркелов запрягает, и подошел к печке.

— Отец, ты слышишь меня? — он тронул старика за плечо. — Мы уезжаем... Хотелось бы еще погостить, да что поделаешь?.. Денег я матери оставил, пока хватит. Потом еще пошлем.

— С богом... Прощай... — прохрипел Савельевич, не шевельнувшись.