Читаем Люди в летней ночи полностью

Он не видел родных мест, а они — его уже больше двух лет, с той темной мартовской ночи 1918 года, когда он так торопился покинуть отчий край. Теперь в памяти остались лишь смутные печальные очертания той лихорадочной ночи, а его собственный тогдашний облик почти совсем забылся. Возвращался же он вовсе не так поспешно, как уходил. Его можно было принять за большого любителя природы, потому что он то и дело садился на землю, пугая высиживающих потомство дроздов, не привыкших к такому поведению человека. И хотя поэтические грезы были совершенно чужды этому путнику, его обострившиеся чувства невольно отзывались на все окружающее. Ручей журчал мечтательно-сладко, а вид подгнившей межевой изгороди уносил воспоминания на десятилетия назад. Путник не сводил с нее глаз, покуда мелькающие в голове томительные мысли постепенно не улеглись. Казалось непостижимым, что в окружающей природе не запечатлелось ничего из событий того времени. Но как отрадно знать, что ты воевал и ради этого уголка земли.

Путник вытащил из кармана свидетельство о помиловании и пробежал глазами по печатным и вписанным от руки строчкам. Так вот как я возвращаюсь из военного похода: с этой бумажкой в руках и в этих лохмотьях. Ради того ли я сражался? Нет. Да и возвращаюсь я не с поля боя. Бои, словно сон, остались далеко позади, и ничто здесь с ними не связано. Это были только потоки крови — ничего больше. Власть беднякам? Но власть была где-то далеко, у тех, о ком я ничего не знал, а здесь командовал Ринне. У кого же нынче власть? Кто-нибудь, конечно, и теперь ее крепко держит. Даже здесь чувствуется, что все должны помнить о ней и забыть про собственную волю. Вот и я, словно вор, сижу тут с бумагами в руках. Ясное небо уходит далеко за лес, и где-то там, под этими же небесами, обретается власть…

Задумавшись, путник уставился в одну точку; от непривычных мыслей у него закружилась голова. То большое и страшное, среди чего он так долго жил и чем дышал, вдруг распалось, бесследно испарилось на этой тихой лесной полянке. И не приближается ли теперь что-то другое, не менее тяжкое, к чему надо идти одному, без поддержки товарищей? Когда он поднялся со своей кочки и медленно двинулся в ту сторону, где на следующей поляне — он знал — покажется его родная избушка, сердце его сжалось от чувства мучительной пустоты. Воспоминания о прошлом, о самых ничтожных подробностях, связанных с этой картиной природы, подбирались к нему все ближе, но не приносили радости и успокоения, а, словно забытые знакомые, требовали за что-то отчета. Не следовало ли ему тогда остаться здесь, и что было бы теперь, если бы он остался? Конечно, все было бы иначе, но как иначе — на это его воображения не хватало. Бесчисленные немые подробности в конце пути все настойчивее требовали признания своей значительности по сравнению со всем тем великим, что осталось позади, но шаг за шагом казалось теперь все ничтожнее и ничтожнее. Горячка возвращения опаляла его изнутри, как горячка ухода жгла тогда снаружи.

Вот он показался под деревом, его дом. Я думал об этой минуте, часто думал, но какой она окажется, представить себе не мог. Сольются ли оба мгновения — то, отчаянно безнадежное, и это, нынешнее? Быть может, все, что случилось между ними, ничего не значит? Неужели я вообще не уходил отсюда и все-таки не сумел предотвратить…

Он уже не мог сдержать слез, а прорвавшись, они, как это обычно бывает, хлынули потоком. В голове беспорядочно заметались разные вопросы, и сдерживаемое до этой минуты горе перехватило дыхание. Но, вырвавшись на волю подобно стихии, оно так же быстро вошло в берега и застыло. Путник увидел родной дом, который показался ему таким же, как любая другая избушка на пути, о жизни которой ничего не знаешь. Слезы ничего не объяснили, они лишь разрушили неопределенность…

Путник встал, глубоко вздохнул, потом спокойно вошел в калитку и по тропинке, проложенной между двумя вспаханными клочками земли с низенькими всходами, направился к своей лачуге. Он все еще чувствовал напряжение, но теперь оно было ровным и естественным. В памяти возникла картина ухода: жена — молодая, красивая — глядела на него беспомощно, она не могла последовать за ним с маленьким — всего несколько недель — ребенком на руках. Он много ссорился с женой, но очень ее любил. Так она и осталась дома. Теперь, входя во двор, путник знал, что жена и дочь все еще живут здесь, за этими стенами или где-нибудь поблизости. Он знал или, вернее, обязан был знать и еще что-то, но это «что-то» душа отвергала так страстно, как никогда. Даже только что пролитые и будто примиряющие слезы не сумели примирить его с этим. Уже открывая дверь, путник все еще противился своему предчувствию.

Беспорядок в избушке не произвел на него особенного впечатления. Во всем, что он увидел и почувствовал, было нечто до странности холодное и чужое.

Перейти на страницу:

Похожие книги