Люди в летней ночи

Если старик не спит до утра, предаваясь таким размышлениям, это для него добром не кончится, особенно если не приведет к ясному, резкому решению, приносящему облегчение, освобождение. Хватка жизни слабеет, и в той же мере начинает ощущаться приближение смерти. В тишине предутренних часов хозяин Салмелуса вспоминал свою покойницу жену с какой-то особой серьезностью. До сих пор он полагал, что их двое — помнящих, и поэтому все казалось легче, милее. Теперь же, внезапно, дело стало выглядеть иначе. В левой стороне его груди так противно заекало, что трубка едва не выпала из руки. Он быстро отложил ее и принялся торопливо раздеваться, чтобы успеть лечь на спину, если, как показалось, предстоит долгий сон.

Жизнь была триединым целым: если одна из составляющих выпадала, то и другие не могли существовать. Не было больше возможности продолжать жизнь, и мужчине, предчувствующему приближение смерти, казалось, что и самого дома уже больше не существует. Единственным, что сейчас еще незыблемо сохранилось в памяти, был образ покойницы жены с теми истинно серьезными чертами, которые в каждом отдельном случае бывают и остаются лишь достоянием мужа и жены и которые становятся заметными только в очень важные моменты. Не имело большого значения, увидит ли он завтрашний день. В более глубоком смысле завтрашнего дня для него больше не настанет. Он потерпел полное поражение, хотя никакого сражения вроде бы не было.

После этой ночи старый хозяин стал серьезнее прежнего и очень замкнутым. Он по-прежнему ходил повсюду, но говорил так мало, что работникам иной раз оказывалось трудно понять, чем они должны заниматься, а Куста и обычно-то был столь же малословен. Конечно, все и так было хорошо известно, однако же, как ни странно, даже ближайшие очевидцы не отпускали на сей счет никаких замечаний. О прогулках Кусты тоже знали, но и этим не пользовались, чтобы подразнивать его.

Однажды случилось, что какой-то бедняк-арендатор попросил о чем-то старого хозяина в присутствии Кусты и нескольких работников. Ничего не сказав просителю, старый хозяин лишь слабо улыбнулся и поглядел на сына. — А что ты об этом думаешь? — Куста покраснел и тоже улыбнулся, но тут же лицо его отразило беспомощность и досаду. — Да что я-то… — И он пошел прочь, чуть не плача.

Поздним вечером того же дня в каморке у Хильмы он был ласковее и молчаливее обычного, и девушка обратила на это внимание.

— Что с тобой? — спросила она. Но он лишь смотрел прямо перед собой, и подбородок его вздрагивал. — Скажи, полегчает, — повторяла Хильма.

— Да отец-то стал совсем немощным.

На эти слова Кусты девушка не смогла ответить ничем иным, как молчаливым размышлением о небытии. Куста склонил голову на грудь девушки, подобно усталому ребенку, прижимающемуся к матери, и охотно бы надолго остался так, ведь в таком положении отдых ребенка и забвение мужчины бывают самыми глубокими.

Комната отца в Салмелусе и каморка Хильмы во дворе безземельного арендатора стали крайними точками жизненного пространства Кусты, между ними он теперь перемещался с предчувствием чего-то неопределенно сурового. Когда он приходил в одну из них, другая забывалась, словно и не существовала вовсе. Дома он иногда замечал, что тоскует по усопшей матери. И легкая печаль возвращала мысли мужчины в детство, где ему было легче и беззаботнее всего.

Так прошли погожие дни бабьего лета. Сделалось сыро, в ригах стали топить. Однажды утром увидели хозяина Салмелуса идущим в ригу, как обычно. Он набрал из кучи нарубленных дров охапку поленьев, кинул их в ригу через порог и, как бы застыв на мгновение, с трудом шагнул внутрь. Мартта, сестра его, случайно бросив взгляд, увидела, как Вихтори вошел в ригу, и все продолжала смотреть в ту сторону. Утро было бесцветным и хмурым: этакий случайный миг жизни, когда пожилой человек, даже самый деятельный, может неожиданно вздрогнуть, ощутив жуткий груз времени. Так случилось и с Марттой, и при этом она поймала себя на том, что уже долго глядит на ригу во все глаза. Но не поднимался дымок над ригой, и Вихтори все не шел оттуда. Со двора вообще не доносилось ни звука. Для времени, которое показывали настенные часы, это было необычным. Мартта встала и огляделась. Где же все?

Она вышла из дома и остановилась на крыльце кухни. Дверной проем риги выглядел черной дырой, неподвижной, словно задержавшийся странный миг. Что же это творится? Идти туда — да над нею же смеяться станут, — но она все же пошла. «Пришла взглянуть, что тебя тут задержало», — так она собиралась сказать Вихтори. Но из риги даже вблизи не было слышно ни звука. И когда она, вытянув шею, заглянула туда через порог, то увидела Вихтори, брата, самого близкого своего, на полу опрокинувшимся навзничь, и руки его были вытянуты вдоль тела.