Людмила Гурченко. Танцующая в пустоте

…Она несколько дней готовилась к трудной сцене. Пришла собранная, села в студийную машину, чтобы ехать за сотню километров на место натурной съемки; она молчала все два часа дороги, чтобы не спугнуть накопленное, она была готова к главному бою, ради которого все в кино только и существует, – к короткому моменту, для которого аккумулируются в кино все силы. Она была вполне готова к нему, вышла из машины под свет дигов, подошла к гримеру поправить грим – и тут узнала, что все напрасно, потому что кто-то забыл на студии необходимый для роли костюм.

Безалаберность «иллюзиона», рожденного на ярмарке, в шантанах, в балаганах, не ушла вместе с веселым детством кинематографа, ее и сегодня предостаточно. Отдохнуть душой в настоящей работе можно у режиссеров, которые уже сняли фильм в своем воображении и знают, как добиться задуманного. Вокруг таких все кипит. Здесь собираются высокие профи – иные просто не вынесут ни этой сосредоточенности, ни требований, которые такой режиссер предъявляет каждому. Да и он не найдет с ними общий язык.

Редкие минуты счастья. Гурченко их знала, грех жаловаться. Но все действительно должно было прийти в свое время.

Картина-невидимка

Можно прожить на экране драму, трагедию человека только тогда, когда ты сам пережил в жизни что-то похожее, хоть приблизительно.

Из книги «Мое взрослое детство»

И еще одна роль, сыгранная тогда Гурченко, ясно говорила о том, что «поющая актриса», «лирическая героиня комедийных фильмов» сформировалась в большого и самобытного мастера. Сегодня, когда смотришь эту ее работу, даже непонятно, как все не разглядели, что в жизни и творчестве Гурченко начался новый взлет, на этот раз уверенный, победный, решающий.

Тогда не разглядели. Не разглядят и теперь: фильм давно канул в Лету, его никто уже не увидит – ушел вместе с эпохой. Картина-невидимка, смытые водой следы гения на песке времени.

«Открытая книга» по роману Вениамина Каверина. Ее поставил на «Ленфильме» Владимир Фетин, и она даже тогда прошла незамеченной, почти без прессы и без зрительского ажиотажа. Были тому причины: огромный роман плохо втискивался в отведенный метраж, и сценаристы предложили построить картину как цепь ретроспекций, пересекающихся и перебивающих друг друга. Фильм стал компактней, но и без того сложная фабула окончательно перепуталась. Когда через несколько лет телевидение снова обратилось к «Открытой книге», подробнейшим образом «перечитав» его в многосерийной ленте, уже сама романная форма приковала зрителей к экранам, и телесериал заметили.

Сюжет – история доктора Власенковой, борьба за судьбу открытого ею крустазина – чудодейственного снадобья, подобного пенициллину. Эта история начиналась до революции и заканчивалась уже после войны, вобрав огромный отрезок времени. Понятно, кинофильм отсекал многие мотивы романа и концентрировался на схватке Власенковой и Крамова – директора НИИ, демагога и карьериста. Крамов сознавал свою посредственность и был озабочен только тем, чтобы никто его не обскакал, чтобы на этом фоне не обнаружилась полная его бездарность. Он и стал поперек дороги Власенковой, высмеяв ее «детское увлечение плесенью».

Власенкову играла Людмила Чурсина – слишком стандартно для того, чтобы образ запал в душу. Запомнился Крамов в умном и тактичном исполнении Владислава Стржельчика. Гурченко здесь была Глафирой. Глафира – второй главный женский образ фильма – тоже переходила из десятилетия в десятилетие, превращаясь из юной, морозно свежей купеческой дочки, в которую пылко влюблен молодой ученый Митя Львов, в деловитую супругу Крамова – «светскую львицу», вдохновительницу самых темных его помыслов.

Однажды предав любовь, променяв нищего, но талантливого Митю на банкирского сынка, она уже никогда не узнает, что такое счастье. И всегда будет завидовать тем, кто это счастье отвоевал – талантом, трудом, честностью. Она кружит вокруг Власенковой и братьев Львовых, подобно коршуну, то угрожающе пикируя, то растворяясь в пространстве, не в силах покинуть пепелище былых надежд. Ее мучит неправедность собственной жизни. Ей снятся похороны и тяжелый глазетовый гроб, роскошный, как и подобает жене крупного ученого. Она интригует и казнится, она меняет обличья. Словно это нехитрое актерство поможет ей стать другим человеком – и тогда эти недоступные ее пониманию люди примут ее как свою…

Когда все роли сыграны, а счастье и даже простое достоинство кажутся все такими же недосягаемыми, она бросается в пролет лестницы: «Яркого мне хотелось, необычного. Ну а что получилось? Моя жизнь – одна суета…»

В этом чуточку театральном, напоминающем хорошую старую пьесу фильме, с его диалогами, несущими благородный оттенок настоящей литературы, Гурченко впервые сыграла большую, в классических традициях роль, где уже очень ясно сформулировала особенности своего актерского метода.