Людовик IX Святой

Со времени возвращения из-за моря, после первого крестового похода, он никогда не спал на сене или пере, но его ложе было деревянным, и он возил его за собой повсюду и стелил на него хлопковый матрас, покрытый льняной, а не шелковой простыней, и лежал на нем, не набивая его сеном…. Вернувшись из-за моря, он каждую Страстную пятницу и каждый Великий пост, каждый понедельник, среду и пятницу носил власяницу на голом теле[1690]. Свое покаяние он сохранял в глубокой тайне и скрывался от своих камергеров, так что только один из них знал о строгости его епитимьи. У него были три соединенные вместе веревочки, длиной около полутора футов, а на каждой из них четыре или пять узлов и весь год по пятницам, а в Великий пост по понедельникам, средам и пятницам он, тщательно осмотрев все углы своих покоев и убедившись, что никого нет, запирал дверь и оставался наедине с братом Жоффруа из Болье из ордена проповедников; и они долго не выходили из покоев. Камергеры, стоя у дверей, говорили, что блаженный король исповедуется упомянутому брату, который бичует его этой плетью[1691].

Его исповедник Жоффруа де Болье, до которого дошли эти разговоры, подтвердил, что он это делал, но старался не слишком усердствовать.

От всех этих покаяний в булле о канонизации Бонифация VIII остались только власяница, посты да переносное деревянное ложе без соломы[1692].

Смерть близких: семейная и династическая скорбь

Скорбь — еще одно испытание, когда человек «сердца» изведывает страдание и учится его преодолевать. То, что представляло для него особую ценность, — его семья, вернее, его королевский род: мать (прежде всего мать), братья и дети. Кажется, и в этом его упрекает Жуанвиль, он испытывал не столь пылкие чувства к жене, королеве Маргарите Прованской, вечно беременной супруге и матери, которой, по словам его исповедника, он никогда не изменял. Он пережил смерть многих близких людей: брата Роберта I Артуа, павшего в Египте в 1250 году, матери Бланки Кастильской, скончавшейся в 1252 году, когда он был в Палестине, наследника престола Людовика, ушедшего из жизни в 1260 году в возрасте шестнадцати лет, и другого сына, Жана Тристана, который родился в Дамьетте в 1250 году, сразу после поражения при Мансуре и его пленения, был назван Тристаном в связи с теми печальными событиями и умер близ Туниса несколькими днями раньше своего отца. Перечитаем тексты, которые доносят скорбь Людовика в связи с этими смертями.

Говоря о гибели Роберта I Артуа, Жуанвиль показывает, как «терпение» Людовика Святого сменяется скорбью: «Король отвечал, что Бога следует возблагодарить за все, что он ниспосылает, и вдруг из глаз его покатились крупные слезы»

[1693]. Король сообщает своим подданным о смерти брата в послании из Акры (август 1250 года), в котором к чувству страдания и покорности Богу примешивается радость, вызванная в данном случае надеждой на то, что Роберт обрел рай как мученик крестового похода[1694].

Узнав много месяцев спустя о кончине матери, Бланки Кастильской, Людовик Святой, охваченный скорбью, настолько не скрывал ее, что Жуанвиль счел необходимым пожурить его[1695]

.

Более сдержанно и не так вычурно Жоффруа де Болье, бывший в то время королевским исповедником, говорит о покорности короля воле Божией, но не утаивает рыданий, слез, громких причитаний и вздохов Людовика, который не мог спокойно молиться, говорит он и о его «непомерной печали»[1696].

Когда умирающему Людовику Святому сообщили о смерти его сына Жана Тристана через несколько дней после случившегося, «сей любящий отец был потрясен до глубины души».

Скорбь из-за провала крестового похода

Король страждущий, Людовик Святой скорбел и о своем войске, которое он называл «мои люди» («ma gent»), и о своем народе, и о христианском мире. Беды Египетского крестового похода и его провал не обошли его народ стороной, что стало для него еще одним источником скорби.