Людовик IX Святой

Если персонаж «глобализует» таким образом некую сумму разнохарактерных явлений, то вовсе не потому, что он более «конкретен» по сравнению с прочими объектами историка. К примеру, не зря отказались от ложного противопоставления «ложного конкретного» биографии и «ложного абстрактного» политической истории. Но биографический жанр более других исторических жанров нацелен на то, чтобы произвести «впечатление реальности». Именно это сближает его с жанром романа. Это «впечатление реальности» создается не только стилем, не только тем, как историк пишет. Историк должен уметь благодаря знанию источников и времени жизни его персонажа придать самим документам с помощью «соответствующего демонтажа» «впечатление реальности», в достоверность которой можно поверить. Или, проще говоря, очистить эти документы, чтобы они смогли явить то, что создает убедительную картину исторической реальности. Мы увидим, что Людовику Святому повезло с одним незаурядным свидетелем, Жуанвилем, который зачастую нашептывает историку: «О да! Вот он, вот «подлинный» Людовик Святой!» И все же историк должен оставаться начеку.

В общем, он решает покориться главному средству убеждения: убедительности документального материала, который диктует ему перспективы и границы его вопросника. Этим он отличается от романиста, даже если этот последний занимается сбором информации о достоверности того, что думает описать. И вот оказывается, что Людовик Святой (как и Франциск Ассизский) — герой ХIII века, о котором нам больше всего известно из первых рук, ибо он — король, ибо он — святой. История повествовала в основном о великих и долгое время интересовалась ими только как индивидуумами. Это особенно верно для Средних веков. Но кажущиеся преимущества досье Людовика Святого изрядно умеряются сомнениями историка по части надежности этих источников, ибо они более остальных способны если не оболгать, то, по крайней мере, представить вымышленного, призрачного Людовика Святого.

Первое соображение касается качества и задач, стоявших перед старинными биографами Людовика; ведь почти все они, во всяком случае самые крупные, были агиографами. Они не просто имели намерение превратить его в святого короля, — нет, они хотели создать короля и святого в духе идеалов тех идеологических групп, от лица которых они выступали. Таким образом, существует Людовик Святой новых нищенствующих монашеских орденов (доминиканцев и францисканцев) и Людовик Святой бенедиктинцев королевского аббатства Сен-Дени: для первых он был прежде всего святым нищенствующим монахом, а для вторых — образцом «национального» короля. Совсем иначе трактуют образ короля литературные источники. Это преимущественно жития (Vitae) святых, написанные на латинском языке. Ведь литература Средневековья делится на жанры, подчиняющиеся правилам. Агиографический жанр, даже если эволюция понятия святости в XI веке предоставила ему чуть больше свободы, все же полнится стереотипами. Не является ли Людовик Святой наших источников всего лишь набором общих мест? Я был обязан посвятить весь центральный раздел моего исследования оценке достоверности этих источников, изучению условий производства (production) памяти о Людовике Святом в ХIII — начале XIV века, не только используя классические методы критики источников, но и более радикально — как систематическое производство памяти. Мне пришлось задать вопрос: возможно ли добраться через эти источники до Людовика Святого, которого можно было бы назвать «подлинным», подлинно историческим?