Людовик XIV

Людовик желает получить от архиепископа Парижского новое дезавуирование Ассамблеи духовенства 1705 года, а у Фенелона (1711) отбирает разрешение писать, которым «лебедь Камбре» странным образом пользовался. Когда стало известно, что духовник короля — организатор епископской травли против де Ноайя, Его Величество тотчас же стал на сторону кардинала, но не решился подвергнуть опале Летелье. Со своей стороны, де Ноай, которого поддерживало «большинство корпорации духовенства»^{216}, ордонансом осудил послания епископов городов Ларошель и Люсон. Вновь подталкиваемые тонкой интригой, оба епископа — подставные лица, «известные как люди спокойные, незлобивые, не воинствующие, меланхоличные, обычных способностей и эрудиции, болезненные, скорее робкие, чем предприимчивые, не горящие на работе и не способные к энергичным действиям»

^{54} — просят у Людовика XIV «разрешения обратиться с жалобой к Папе». Они всего лишь поддерживали мнение и намерения герцога де Бовилье, государственного министра, Фенелона, ордена иезуитов вообще и отца Летелье в частности. Герцог Бургундский враждебно относится к кардиналу де Ноайю и требует, чтобы кардинал доказал свою правоверность, выступив против книги Кенеля. А архиепископ выступает против иезуитов: он их не допускает к причастию в своей епархии. Он даже пишет королю 11 августа 1711 года, что Летелье недостоин быть его духовным руководителем. Он отказывается исполнить требование герцога Бургундского. Эти действия кардинала обостряют обстановку. Де Ноай слишком верил в то, что архиепископ Парижский будет «всегда считаться главой галликанской Церкви» и поэтому он всегда будет устраивать двор; он не понял, что, резко обрушиваясь на духовника, он наносит оскорбление самому королю.

Людовик XIV решает прибегнуть к помощи Рима, чтобы нейтрализовать Ноайя и придать анафеме Кенеля. 11 ноября 1711 года постановлением королевского совета запрещается продажа во Франции «Нравственных размышлений». 16-го король просит у Рима буллу, осуждающую это произведение. Действуя таким образом, к великому удовольствию иезуитов и ультрамонтанской партии, монарх порывает с вековой галликанской традицией: д'Агессо напрасно это подчеркивает. Для того чтобы подтолкнуть Папу вынести такое решение, наихристианнейший король обязуется принять требуемое уложение и заставить ему следовать «со всей необходимой почтительностью всех епископов Франции». Папа не так торопится, как предполагалось. Он уже осудил, правда не очень официально, книгу Кенеля в 1708 году; не принято повторять так быстро одно и то же. Однако первое осуждение было общим и явилось поводом только для бреве; можно было подготовить буллу и расставить акценты на спорных пунктах. «Стали листать книгу “Нравственные размышления”, чтобы оттуда извлечь подходящие предложения»^{54}

. Вместо того чтобы извлечь штук двадцать четких цитат, Рим возьмет из книги сто одно предложение, которые считались одновременно и янсенистскими и еретическими. Вот так начался ученый спор, который продлился 101 год.

Чтобы дойти до буллы «Unigenitus», осуждающей книгу Кенеля, Ватикану понадобилось около двух лет: булла «Unigenitus» была провозглашена 8 сентября 1713 года и явилась явной победой Летелье, Фенелона, иезуитов, епископов Люсона и Ларошели, но не столь удачным достижением Людовика XIV. До этого момента он оставался по отношению к Риму в деликатном положении просителя. Теперь он уже обязан держать свое обещание: заставить всех епископов королевства принять папскую буллу с почтением. Власти срочно созывают в Париже «чрезвычайную» Ассамблею духовенства. Но из 49 прелатов девять вместе с Ноайем составили оппозицию. Папа не получит единодушного одобрения своей булле. Король находится в ложном положении как по отношению к Риму, так и по отношению к своему королевству.

Отставка великого канцлера…

Оказавшись среди всех этих трудностей объективного и субъективного характера (старческая привязанность к мнению мадам де Ментенон и слишком большое доверие, оказываемое отцу Летелье), Людовик должен был бы больше прислушиваться к мнению верных, умных и выдержанных советников. К несчастью, он не считается больше с мнением такого человека, как де Торси; он не ценит больше по достоинству Луи де Поншартрена. Его спокойная авторитетность, которая была ему свойственна в течение всей долгой Испанской войны, когда ему нужно было держать штурвал в море разбушевавшихся страстей, сменилась старческим склеротическим авторитаризмом. Превратится ли абсолютная монархия в абсолютизм?

Де Поншартрен с огорчением говорит об этом Жоли де Флери: ход политической жизни, кажется, искажается, «совет министров существует теперь лишь для проформы… Все решения принимаются вне связи друг с другом»^{224}. Король торопит события. Так как Ноай и поддерживающие его епископы 5 февраля