Людовик XIV и его век. Часть вторая

Принц де Конде, как мы уже говорили, уехал из Парижа в ночь накануне обнародования декларации о совершеннолетии короля Людовика XIV; он сразу же отправился в Три, где находился герцог де Лонгвиль, надеясь опять увлечь его в водоворот своей судьбы. Но герцог де Лонгвиль был стар, и тюремное заключение состарило его еще больше. И потому он отказался от чести, которую предложил ему шурин. Тогда принц развернулся и поехал в Эсон, чтобы взять с собой герцога де Ларошфуко и герцога Немурского, а потом на день остановился в Ожервиль-ла-Ривьере, чтобы дождаться письма от герцога Орлеанского, которое должно было прибыть туда, но так и не прибыло; затем он продолжил путь и доехал до Буржа, где его догнал советник Парламента, предложивший ему спокойно подождать в Гиени, его губернаторстве, пока не соберутся Генеральные штаты. Но для принца де Конде невыносимее всего было как раз спокойствие, так что он с презрением отверг это предложение, добрался до Монрона и, оставив принца де Конти и герцога Немурского в этом городе, вместе с Лене, своим советником, продолжил путь в Бордо.

Если уж Бордо взбунтовался по призыву принцессы де Конде и герцога Энгиенского, то есть женщины и беззащитного ребенка, то, как нетрудно понять, еще скорее он должен был сделать это по призыву принца де Конде, который явился к мятежникам, принеся с собой свою славу первого полководца на свете и ручательство в виде своих прошлых побед; и потому стоило ему прибыть в Бордо, как этот город стал центром мятежа. К принцу де Конде присоединилась принцесса де Конде с герцогом Энгиенским. Вслед за ней туда приехала г-жа де Лонгвиль, которая, как только ей стало ясно, что война готова вспыхнуть снова, вышла из монастыря, где она укрывалась. Граф Фуко дю Доньон, комендант Бруажа, державший в своих руках весь берег от Ла-Рошели до Руайяна, объявил себя сторонником принца. Старый маршал де Ла Форс и его друзья из Гиени прибыли предложить принцу свои услуги; герцог де Ришелье привел с собой новобранцев, набранных в Сентонже и Онисе; принц Тарантский, державший в своих руках Тайбур на Шаранте, прислал сказать, что он покорный слуга принца де Конде; наконец, ожидали прибытия графа де Маршена, того самого, которого королева только что назначила вице-королем Каталонии: он пообещал оставить свое вице-королевство и присоединиться к принцу де Конде со своими полками, переманив их на сторону мятежников.

Кроме того, Лене отправился в Мадрид, где он вел переговоры с испанским двором.

Так что положение принца де Конде в роли мятежника было как никогда выигрышным.

Кардинал Мазарини, ненависть к которому народа не ослабевала, все еще находился в Брюле. Именно там он получил изданные Парламентом, подписанные королем и подкрепленные подписью королевы указы, которые объявляли его изменником и лицом недееспособным, а заодно исключали в будущем всех иностранцев из участия в государственных делах; но, хотя он ответил на эти указы письмом, исполненным скорби и чувства собственного достоинства, на самом деле они его нисколько не беспокоили. Кардинал продолжал состоять в регулярной переписке с Анной Австрийской, в благорасположении которой он был по-прежнему уверен и которая уведомила его о возвращении коадъютора. Так что, несмотря на все эти постановления, как настоящие, так и будущие, он был готов вернуться во Францию, и небольшое войско, собранное с этой целью, ожидало лишь его приказа, чтобы выступить в поход. Это войско было сформировано в Льежском епископстве и на берегах Рейна; чтобы набрать его, Мазарини продал все, чем он владел.

Коадъютор, хотя, вне всякого сомнения, он был занят тем, что исполнял обещания, данные им Анне Австрийской, казалось, полностью отошел от политических дел. Через несколько дней после наступления своего совершеннолетия король пригласил к себе Гонди и прилюдно вручил ему удостоверенную грамоту, посредством которой Франция ходатайствовала о возведении его в кардинальский сан. Не особенно доверяя искренности королевской рекомендации, коадъютор сам послал внеочередного нарочного в Рим, к аббату Шарье, которому было поручено добиваться для него кардинальской шапки. Ожидание этого великого события, столь желанного для него, а также его как никогда нежные любовные отношения с мадемуазель де Шеврёз, казалось, полностью поглощали Гонди, и в данную минуту он явно разрывался между политикой и любовью.