Людовик XV и его двор. Часть вторая

Поэтому, когда дофину сказали, что герцог де Шатийон, его гувернер, обязан во время торжественных церемоний прислуживать ему на коленях, юный принц поинтересовался:

— А почему не всегда?

Даже наказания назначались ему с целью усилить надменность его характера. Так что этот царственный отрок, которого этикет должен был бы утомлять, наказывался за свои проступки отменой этикета. Если ему случалось совершить какой-нибудь серьезный проступок, его посылали к мессе в сопровождении одного лишь выездного лакея; если же проступок его был тягостным, гвардейцам запрещали отдавать принцу честь на его пути.

Так что к двенадцати годам дофин был одним из самых неприятных маленьких существ, какие только бывают на свете.

— Злой ребенок! — сказала ему как-то раз его мать. — Вероятно, однажды вы причините мне много горя…

Ребенок повернулся к ней и промолвил:

— Однако согласитесь, сударыня, что вам было бы очень досадно не иметь меня вашим сыном, особенно со времени смерти герцога Анжуйского.

Этот ответ не свидетельствовал о добром уме дофина, но зато обнаруживал в нем ум проницательный.

В двенадцать лет дофин начал становиться более рассудительным, и в нем можно было разглядеть немалую силу, главную основу которой составляла воля. Поскольку он страдал от флюса на правой щеке, врачи сочли своевременным вскрыть эту опухоль, и Ла Пейрони сделал принцу разрез вдоль щеки до подбородка. Королю при этом стало дурно, так что пришлось дать ему нюхательную соль; но дофин остался невозмутим и без единой жалобы и без единого стона выдержал операцию. Несколько дней спустя его зубной врач предупредил герцога де Шатийона, что принцу необходимо выдернуть коренной зуб на той стороне, где была рана. Принц попросил дать ему какое-то время, чтобы на это решиться, и, решившись, сам позвал хирурга и хладнокровно перенес операцию.

Через несколько дней ему вырвали второй зуб, потом третий, и он перенес боль с той же бесстрастностью.

Однажды кардинал де Флёри, играя с ним в карты, как некогда играл с Людовиком XV в его детстве, спросил дофина:

— Можно ли полагаться, монсеньор, на дружбу, которую вы мне теперь выказываете? Дружба государей, как уверяют, долго не длится.

— Тем не менее у вас сохранился достаточно хороший доступ в сердце короля, — ответил дофин, обращаясь к кардиналу, — чтобы вам не нужно было жаловаться.

В возрасте тринадцати лет, находясь в Версале и пользуясь отлучкой герцога де Шатийона, уехавшего в Парижа, дофин развлекся тем, что придумал историю с отравлением царицы. Юный принц подробнейшим образом обосновал причины отравления, растолковал, почему русским вельможам, которых он обвинил в этом преступлении, было выгодно его совершить, и разъяснил, какие изменения в Европе может повлечь за собой смерть царицы; в итоге эту ложную новость сочли достоверной, настолько вероятной делали ее приведенные им исторические подробности, и в качестве официального известия обсуждали в покоях дофина. На другой день, после возвращения г-на де Шатийона, всем стало ясно, что это был розыгрыш.

В пятнадцать лет, узнав, что одна придворная дама не причащалась на Страстной неделе, он подошел к ней и спросил:

— Вы исповедовались, сударыня?

— Да, монсеньор.

— Вы не ревностная католичка, сударыня. Кто ваш духовный наставник?

— Францисканский монах, — ответила дама, смущенная этими вопросами.

— Вы поступили бы лучше, взяв в духовники миссионера дворцовой часовни, — заметил принц, — он проявлял бы большую строгость.

И он удалился с таким видом, какой в подобных обстоятельствах принял бы Людовик XIV.

Когда встал вопрос о женитьбе дофина на инфанте Марии Терезе Испанской, ему было четырнадцать лет и он не познал еще ни одной женщины; так что он без конца говорил о своих планах прогулок и путешествий с дофиной.

— Хорошо, — сказала ему мадам Аделаида, — говорите о вашей жене, превозносите прекрасный цвет ее лица, благородство ее облика, белизну ее тела. Но ведь у нее рыжие волосы.

— Меня уверяли, что у нее добрый характер, — ответил дофин, — и мне этого достаточно.

Однажды он сказал одному из своих друзей:

— Если я стану когда-нибудь королем, то буду жить в Сен-Жермене и построю там дворец, пытаясь, однако, использовать здания, которые там уже есть.

— Монсеньор, — ответил ему тот, с кем он разговаривал, — этот план плохо согласуется с другим планом, который ваше высочество носит в своем сердце: облегчить положение народа.

— Хорошо, — промолвил дофин, — я подумаю о том, что вы мне сейчас сказали.

На другой день он снова обратился к своему другу:

— Вы правы, всегда строят больше, чем нужно, и дороже, чем можно. Я подумал о том, что вы мне вчера сказали, и даю вам слово, что никогда не буду ничего строить.

Дофин, очень любивший ружейную охоту, имел несчастье случайно застрелить г-на де Шамбора и после этого никак не мог утешиться.

Жена г-на де Шамбора осталась беременна. Дофин был крестным отцом новорожденного и во время крещения, увлеченный порывом сердца, нарушил какое-то правило этого обряда, относящееся к ребенку; дофина хотели поправить, сказав ему:

— Монсеньор, так не принято.