Люфтваффе: триумф и поражение. Воспоминания фельдмаршала Третьего рейха. 1933-1947

«В течение восьми месяцев мы, жители Чьети, находились всего в семи километрах от линии фронта, на которой действовали германские войска. Все это время германские командиры не причиняли нам никаких неприятностей. Особенно это относится к фельдмаршалу Кессельрингу и подчиненным ему генералам. Наоборот, когда встал вопрос о спасении города Чьети и всего, что можно было спасти, они, и в особенности фельдмаршал Кессельринг, оказывали мне поддержку и помогали всеми возможными способами, насколько это позволяла ситуация на фронте…

Подводя итог, я должен со всей ответственностью заявить, не боясь при этом впасть в противоречие, что действия и поведение фельдмаршала Кессельринга заслуживают всяческого общественного одобрения. Такого же мнения придерживаются остальные священнослужители города и, насколько мне известно, все благонамеренные жители Чьети. Мы благодарим фельдмаршала Кессель-ринга за то, что посреди всеобщей разрухи наш город уцелел. Я приношу особую благодарность генералам Гюнте-ру, Бааде, Фюрштайну и Мельцеру за их добрые дела, сделанные по отношению к нашему городу под руководством фельдмаршала Кессельринга. Мы всегда будем славить их имена и имя фельдмаршала.

Дорогой доктор Латернсер (мой защитник на суде. – Примеч. авт.), написав это письмо, я выполнил долг своей совести как архиепископ и очень рад, что смог внести свою скромную лепту в доказательство невиновности фельдмаршала Кессельринга. Заканчивая это послание, я возношу молитвы Всевышнему, дабы он внес просветление в умы судей и они смогли вынести свой вердикт в соответствии со справедливостью».

После суда надо мной

Я ехал из Венеции в Вольфсберг, расположенный в Каринтии, в том же поезде, что и офицеры, привлекавшиеся в качестве свидетелей по моему делу, но отдельно от них. Мои товарищи были очень подавленными. Британский комендант Вольфсберга, однако, проявил по отношению ко мне понимание и предупредительность; он обращался со мной, а также с фон Макензеном и Мельцером как с честными солдатами. Я благодарен ему, а также офицерам и унтер-офицерам лагеря – их доброе отношение сделало мое пребывание в «бункере» терпимым. Было лишь одно исключение – некий капитан американской армии. Это был беженец из Австрии, человек с каменным сердцем, полным ненависти и желания отомстить. Ему было все равно, кто перед ним – виновный или невиновный. Год спустя я узнал, что его постигло возмездие и он оказался там же, где и те несчастные, которых он всячески притеснял. Так или иначе, я всегда буду помнить немецкого капеллана Грубера, который был настоящим пастырем душ в самом лучшем смысле этого слова.

Вот моя беседа с одним лейтенантом, работавшим в администрации лагеря. Я: «Не понимаю, как Британия и Соединенные Штаты могут полностью разоружиться».

Он: «Экономические причины делают это неизбежным».

Я: «В таком случае, если им придется вооружаться вновь, чтобы предотвратить катастрофу – а я уверен, что так и случится, – то это будет невеселое пробуждение».

Он: «Да, это будет крайне неприятно».

Разве во имя блага всего мира этого нельзя было избежать? Я думаю, что сегодня любой государственный деятель должен ответить на этот вопрос положительно.

Вольфсберг был австрийским лагерем. Мы не чувствовали себя ни иностранцами, ни чужаками – скорее мы были центром ограниченного круга заключенных, которые умели разнообразить свою жизнь с помощью художественного творчества, лекций и работы. Вскоре после моего прибытия ко мне подошел бывший майор СС и сообщил, что все готово для моего побега. Я поблагодарил его, но твердо заявил, что никогда не дам моим врагам (я не мог относиться к членам приговорившего меня трибунала никак иначе) повод думать, что они обошлись со мной по справедливости; я скорее готов был отказаться от шанса вырваться на свободу, поскольку воспользоваться им означало бы признать свою вину.

4 июля смертные приговоры, вынесенные мне и моим товарищам, были заменены пожизненным заключением. И тогда, и раньше я говорил, что это лишь сделало наше наказание еще более суровым. Когда один английский полковник как-то спросил меня, почему я так считаю, я ответил ему, что всему есть предел: для меня, германского фельдмаршала, убежденного в своей невиновности, расстрел был бы достойным концом, в то время как жизнь в тюрьме с преступниками – унижение и позор.