Люмен

Отец, самый стойкий человек из всех, кого я знаю, поворачивается ко мне спиной, и его плечи сотрясаются от беззвучных рыданий. Через минуту он снова смотрит мне в глаза.

– Я хочу это видеть, – говорю я опустошенно, – если все, что вы говорите, правда, мне нужно это увидеть.

Потому что раньше он уже умирал в моих видениях, а затем снова возрождался. Я никогда не могу понять, никогда не могу понять, никогда не могу понять, где проходит грань моего безумия.

Отец уже мотает головой, придерживая меня за локоть.

– Нет. Твоя мама уже едет в больницу. Нам нужно быть рядом с ней. Ты не можешь видеть Финна таким, дорогая. Нет.

– Да.

Не дожидаясь его согласия, я пулей вылетаю из дома, мчусь вниз по ступенькам, а затем по дорожке, ведущей к пляжу. Я слышу, как зовет меня Дэр, но не замедляюсь ни на секунду. На берегу я вижу пожарных, полицейских, огромная часть побережья оцеплена, дежурит бригада «Скорой помощи». Кто-то пытается остановить меня.

– Мисс, нет! – слышу я голос, серьезный и потрясенный. – Туда нельзя.

Но я уже прорываюсь через ограждающую ленту, потому что вижу Финна.

Я вижу его смятую красную машину: ее уже вытащили из воды.

Я вижу кого-то, лежащего на песке и накрытого белой простыней.

Я подхожу к нему абсолютно спокойно, потому что, хоть эта помятая машина и принадлежала Финну, это тело не может быть моим братом. Этого не может быть, потому что он мой близнец и я бы почувствовала, если бы с ним что-то случилось, разве не так? Я бы знала об этом заранее.

Сквозь густой туман Дэр зовет меня, но я не отвечаю.

Я делаю шаг.

Еще один.

И еще.

Затем я падаю на песок рядом с простыней.

Мои пальцы дрожат.

Мое сердце бешено колотится.

Я сдвигаю кусок белой ткани и заглядываю под нее.

На нем его любимые джинсы и рубашка, застегнутая на все пуговицы: он оделся так специально для концерта. Он бледный, он худой, он высокий. Он хрупкий, он холодный, он мертвый.

Он – Финн.

Я не могу дышать, держа в своей ладони его влажную руку. Я склоняюсь над ним, не в силах остановить рыдания, пытаясь сделать хоть один вдох, пытаясь выдавить из себя хоть одно слово.

По нему совсем не скажешь, будто он попал в автокатастрофу. Всего лишь небольшая царапина на лбу – и на этом все. Но он такой бледный, такой неестественно бледный!

– Пожалуйста! – умоляю я его. – Нет! Не сегодня! Нет!

Я бьюсь в истерике, когда внезапно чувствую на себе прикосновение чьих-то рук, но я стряхиваю их прочь, а передо мной тем временем лежит Финн. Мы всегда были Каллой и Финном. Он был частью меня, а я – частью его. Этого всего просто не может быть.

Я так громко рыдаю, что в груди зарождается боль, горло отекает, и я судорожно сглатываю, пытаясь сделать хотя бы глоток свежего воздуха.

– Я люблю тебя! – говорю я ему, когда снова обретаю способность дышать. – Прости, что не была с тобой рядом. Прости, что не смогла тебя спасти. Прости меня! Прости!

Я все еще плачу, когда чьи-то большие руки обхватывают меня за плечи и поднимают с земли, а затем заключают меня в крепкие объятия.

– Тсс, Калла, – бормочет мне на ухо отец, – все наладится. Он знал, что ты всегда любила его.

– Ты правда так думаешь? – резко спрашиваю я, отталкиваясь от отца и вглядываясь в его лицо. – Потому что он хотел, чтобы я пошла с ним, но я вынудила его идти в одиночку. А теперь он мертв. Это все я виновата: это я позвонила маме.

Отец снова заключает меня в свои объятия, поглаживая по спине, демонстрируя такую нежность, которую никогда раньше не проявлял.

– Ты ни в чем не виновата, – уверяет он меня в перерывах между сокрушительными рыданиями, – он сам выбрал это. Он знал, что ты очень любишь его, милая. Все это знали.

Меня душит очередная волна рыданий, подступающая к горлу, словно спазм, потому что разве это мог быть его выбор? Моя мама убила его нарочно. Я чувствую это всем своим существом, всем существом, всем существом.

Этого не может быть.

Этого не может быть.

Это не моя жизнь.

Я стряхиваю с себя руки отца и скованной походкой направляюсь обратно к тропинке, мимо фельдшеров, полицейских и всех праздных зевак, уставившихся на меня. Оказавшись в доме, я поднимаюсь в комнату Финна и падаю на его кровать.

Краем глаза я замечаю его дневник.

Я беру его в руки, вчитываясь в до боли знакомый почерк, в буквы и строки, выведенные моими самыми любимыми на свете руками.

Serva me, servabo te.

Спаси меня, и я спасу тебя.

Хорошо.

Хорошо, Финн.

Я закрываю глаза, потому что когда я проснусь завтра, то обнаружу, что все это был просто сон. Это просто ночной кошмар. Иначе и быть не может.

Я быстро ухожу в забытье, и когда я проснусь, Финн будет спасен.

Потому что на самом деле он – единственный, кто имеет значение в моей жизни.

Если он умрет, я тоже хочу умереть.

Я все отдам за него.

Я бы даже отдала ему собственную жизнь.

– Ты могла бы это сделать, – говорит мне парень в капюшоне, он снова здесь, сидит на краю постели, – ты могла бы расплатиться своей жизнью. Ты могла бы прыгнуть за край, принести себя в жертву, и тогда все будет кончено. Или… ты можешь поставить жизнь своей матери против его жизни.