Дмитрий Спиридонов

Лютик

В город разлаписто вползает вечер. Солнце укатилось куда-то за Екатерининско-Спасскую церковь, похожую на гранёный стакан, увенчанный тремя куполами.

Коллеги из ООО «Тирея» с лёгким сердцем тоже укатились по домам. В опустевшем офисе героически трудится одна Любовь Петровна Журавлёва, добивающая какие-то платёжки, да за стеной названивает жене директор «Тиреи» Семён Пухляков. Уверенный, что остался в конторе один, Пухляков говорит во весь голос.

– Да, Клёнушка! Ты где? А, ходили с Глафирой в бассейн? Молодцы… Нет, я сегодня опять задержусь. Мончегоров присылает борт из Калининграда, мне кровь из носу надо присутствовать, а то снова контейнеры перепутают… Да, Клёнушка. Освобожусь – позвоню. Целую, дорогая…

Любовь Петровна знает, что супругу Пухлякова величают Клёна Павловна, хотя никогда её не видела. Изо дня в день эта Клёна Павловна висит у мужа на телефоне – говорят, она старше Пухлякова на семь лет, это её второй брак, и она патологически ревнует своего ненаглядного Сёму. Имя у Клёны необычное, красивое, а вот фамилия по мужу подкачала. Любовь Петровна сроду бы такую не взяла. Клёна Пухлякова. Жуткое сочетание, умереть не встать!

Может, свою Леночку тоже стоило назвать Клёной? Клёна Степановна Журавлёва – это вам не Пухлякова какая-нибудь… неплохо! Жаль, опоздала ты, Любовь Петровна, с новым именем на тринадцать лет! Ленка-то уже в седьмой класс перешла.

Бухгалтер Журавлёва осторожно потирает накрашенные «под енота» усталые глаза, поднимается с кресла, медленно прогуливается к окну – великолепная статная блондинка с пышными формами. Изящные каблуки добавляют ей два дюйма роста и визуально делают ноги длиннее. Высокая замысловатая причёска покачивается на голове как реактивный хвост, прочерченный в небе самолётом. В ушах в такт качаются золотые чеканные серьги, похожие на арабские монеты. Тугие брюки из бенгалина тихо потрескивают на сдобных ляжках Любови Петровны, словно где-то искрит неисправное реле.

Полненькая, но ладная Любовь Петровна обожает мини-юбки и колготки, однако сегодня сделала исключение, придя на работу в новых белоснежных брючках и кипрейно-розовой шёлковой блузке с баской и кружевными вставками. Наряд достойно обтекает все округлости и спелости женщины. Когда Любовь Петровна нагибается или присаживается, брюки поют от сверхъестественного натяжения. Создаётся впечатление, что ещё немного – и они выжмут, вытолкнут из себя владелицу, словно катапульта.

Белые брючки из бенгалина невероятно тесны, на крупной женщине они скорее напоминают лосины. Может, правильнее их назвать брюко-лосины? Или лосино-брюки? Обтянутые бёдра госпожи Журавлёвой кажутся вылепленными из упругого гладкого зефира – сквозь бенгалин как на обнажённой скульптуре в анатомическом театре просматривается каждая телесная ямка и выпуклость, трепетание кожи и игра сухожилий. Плотно, без единого изъяна стрейчевая ткань обтягивает все «зоны повышенного внимания» – женский лобок, коленки и ляжки.

Пониже живота в Любовь Петровну пикантно врезается клапан молнии. Клапан смело обрисовывает интимные детали её лона – словно лодочка воткнулась носом в громадную белизну бёдер. Бенгалин натужно скрипит, чудится, что «молния» вот-вот лопнет под избыточным давлением гениталий и явит миру нижнее бельё Журавлёвой.

Замочек между ног фальшивый, он служит лишь для привлечения внимания и является частью декора. Тесные узурпирующие брючки держатся на потайном эластичном поясе и снимаются безо всяких зипперов.

Пройдясь по бухгалтерии и поправив между ног вспотевшие трусики (благо, подглядывать некому), Любовь Петровна задерживается у окна, смотрит вдаль, давая отдых близоруким голубым глазам. Вид на госпожу Журавлёву сзади бесподобен. В розовой блузке и белых брюках-лосинах Любовь Петровна напоминает большой сочный ломоть ветчины со слезой на срезе. Белый стрейч безупречно облегает её зад, лишь кромки трусиков выделяются на нём двумя упрямыми складками, словно линии падающих метеоритов. Это практически единственные складки на гладкой одежде Любови Петровны, в остальных местах брюки до отказа наполнены плотью. Щёлкнешь ногтем – и взорвутся.

Судя по выдавленным на стрейче следам, плавки глубоко вонзаются в тыльные части госпожи Журавлёвой, сквозь зефирную оболочку можно различить, что они тоже белого цвета. Полумесяцем обегая увесистый дамский круп, трусики подчёркивают его тяжёлую форму, их контур напоминает фруктовую вазу, в которой перекатываются и толкаются две больших сахарных дыни – ягодицы.

– Да, я люблю тебя, Клёнушка! – почти с отчаянием бормочет в кабинете Пухляков. – Нет, я не злой, с чего ты взяла? Нет, не раздражённый. Просто Мончегоров вот-вот выйдет на связь… и мне надо держать руку на пульсе. Растаможка, все дела, как бы ничего не забыть… Да-да, конечно! Что? Тебе скучно? Твоя Глафира уже уехала? Не скучай, зая, разгружусь – и пулей домой! К тебе, моя любимая. Целую, Клёнушка… да… да… конечно…