Ливонское зерцало

Он отличался мощью духа и тела... он терпел голод,

бессонницу и холод с невероятной выносливостью;

смелый, коварный, изменчивый, умевший притворяться

кем угодно и скрывать что угодно... Его необузданная

душа всегда жаждала безмерного, невероятного, недоступного.

«Заговор Катилииы», Гай Саллюстий Крисп

ПРОЛОГ

Глава 1

Добрая песня украшает поющего

Лето 7068-е от Сотворения мира (лето Господне 1560-е)…

ту романтическую историю из старых времён можно было бы начать с представления нашего героя, как обычно и поступают авторы, начиная свои истории, однако мы подумали, что будет много лучше подвести начало её под тот момент, когда отчаянные люди московские, — коих иные склонны были бы назвать татями и шишами, а другие видели в них героев, — промышляя в богатых ливонских землях, остановили на глухой лесной дороге немецкий купеческий обоз, следующий из славного города Полоцка в ганзейский город Феллин. Повезло дерзким московским людям, обоз они остановили богатый; везли немцы воск отменный, не Swin[1] какой-нибудь, и меха — бобровые и куньи, везли кожи и сало, дёготь, лён и пеньку. Даже если за полцены весь товар в Нейгаузене[2] купцам сбыть, тем же немецким купцам, — немалые деньги получатся; а даже если и за треть цены; а даже если русскому воеводе нейгаузенскому за грош отдать — и то прибыток, и то ладно. Дело обычное в военное лихолетье: ограбили бы и отпустили купцов с миром; ежели бы кто за оружие взялся — того бы жизни лишили или, отняв оружие, по рукам и ногам спутав, отвезли бы к ближайшему воеводе в плен или какому боярину продали немца в слуги; в последние годы так часто бывало. Здесь же пошло иначе...

Один из немецких купцов, совсем молодой человек — Николаус Конрад Смаллан, сын Фридриха Смаллана, весьма известного в Ганзе торговца, имевшего большое подворье в Полоцке, — оказалось, кроме товаров, вёз в Livland[3]

две тайные грамоты с подробными сведениями о пограничных с Ливонией российских землях, ивангородских и псковских, о войске русском, об укреплениях и пушках. Грамоты обнаружили в кожаной суме. Одна грамота — для комтура[4] в Радбург, другая — для старого магистра орденского Иоганна Фюрстенберга в Феллин. Когда печати сламывали, когда грамоты раскрывали, собирались посмеяться — думали, увидят сплошь купеческую цифирь. Оказалось, цифирь была — да... но не та. С купеческими тщанием и точностью многое было подсчитано: воевод у Ивана Московского столько-то, рейтаров[5] столько-то, пешего войска в городках вблизи границ стоит — видимо-невидимо; сколько в войске русских, сколько татар, сколько черемисов — всё в грамотах указано; сколько пищалей русских, сколько аркебуз немецких и итальянских, фитильных и колесцовых, какие у воинов латы — всё в грамотах оказалось весьма ясно прописано.

Сразу смекнули лихие люди, что дело — важное. Немецких купцов и слуг их и того Николауса Смаллана с его грамотами, как и сам обоз с товарами, немедля доставили в Нейгаузен к воеводе — к князю Ивану Мстиславскому, который как раз там оказался. А тог, разобравшись в содержании грамот, сложил их обратно в сумку, человек опытный, только головой покачал: «Всё написано верно» и тех людей, промышлявших разбоем, весьма щедро наградил. В спешном порядке отправил воевода «соглядатая» Смаллана с отрядом стрельцов прямиком в Москву, в известный приказ...

В Москве юного немца Николауса Смаллана, перепуганного насмерть и прощавшегося уже в мыслях с жизнью, сдали приказному подьячему Дементию. Этот Дементий, человек не старый ещё, но и не молодой, грамотей и умница, прочитав перехваченные послания, удивлён был весьма точности и обстоятельности указанного в них, доложил о пленнике высокому начальству — посольскому думному дьяку Ивану Висковатому. Тот, быстро в суть дела вникнув, сам взялся с тщанием допрашивать Смаллана. И Дементий присутствовал при допросах всякий раз. Но с какой бы стороны пленника ни спрашивали, всё выходило, что он, Николаус Конрад Смаллан, — человек маленький и к написанию грамот, к сбору сведений точных и обстоятельных никакого отношения не имеет. Он был голубь всего, переносящий на лапке весточку.

Станет ли разумный вымещать на голубе обиды свои на его хозяина?