Ллойд Джордж

Зачем судьбе понадобилась пародия на Парижскую конференцию мира? Часто цитируют изречение: «Всякое событие повторяется в истории дважды: первый раз, как трагедия, второй раз, как фарс». Парижская конференция (за исключением «общих собраний»), конечно, была трагедией. Генуэзская конференция была сплошным фарсом.

На Парижской конференции мира Ллойд Джордж, по свидетельству Лансинга, был лишь третьей фигурой: Клемансо и Вильсон занимали первое и второе места. Лансинг говорит даже, что с двумя такими партнерами Ллойд Джордж, при всех своих дарованиях, оказался бы «вне класса», если бы при нем в качестве советчика не стоял неизменно Артур Бальфур, со своими познаниями, тактом и огромным опытом{16}. Теперь, в 1922 году, обстановка совершенно переменилась. Клемансо навсегда бросил политику. Вильсон медленно умирал в Вашингтоне, проклиная людей, сорвавших дело его жизни{17}

. Из руководителей Парижской конференции на сцене оставался один Ллойд Джордж. Люди, с которыми предстояла «борьба» в Генуе, никакого престижа не имели. Опытный человек, правда, говорил, что в исходе борьбы на конгрессах многое зависит от счастья. Но при таком соотношении личных сил счастье уже почти не играет роли: и в шахматах, и в боксе есть, вероятно, элемент счастья; однако рядовой шахматист, садясь играть с Алехиным, рядовой боксер, вступая в борьбу с Тенни, не имеют никаких шансов на победу.

В Генуе собрались представители тридцати четырех наций, — даже в Париже их было несколько меньше. Ллойд Джорджа ожидала восторженная встреча. Американский журналист писал в порыве энтузиазма, что британский премьер есть то единственное, чему Соединенные Штаты Могут позавидовать в Англии. Другой журналист предлагал переименовать Palazzo San Giorgio, в котором собиралась конференция, в Palazzo San Lloyd-Georgio, «Ваш премьер царит на конференции», — твердили иностранцы англичанам.

Ему, повторяю, и надлежало теперь царить. Всё в Genova la Superba было по замыслу «совсем как в Париже». Но вместо Клемансо председательствовал Факта, почти неизвестный ученик Джолитти, чуть ли не за несколько дней до конференции выплывший из политического небытия и скоро вновь в небытие погрузившийся. Америка вовсе не была представлена в Генуе. Францию представлял делегат с ограниченными полномочиями (Барту). Глава французского правительства, Пуанкаре, крайне иронически относившийся к конференции, предпочел остаться в Париже. Не приехал и Ленин, которого ждали с особым интересом. О нем газеты чуть ли не ежедневно сообщали сенсации: «Ленин готовится к отъезду...» «Ленин выезжает...» «Ленин выехал...» С Лениным Ллойд Джорджу так и не пришлось познакомиться. Вместо Ленина был Чичерин, — это, в своем роде, стоило замены Клемансо итальянским премьером»

Теперь к большевикам в Европе привыкли. Но в Генуе состоялась их первая сенсационная гастроль. Желтая печать позаботилась о необычайной рекламе. Одна из газет сообщила, что «бабушка русской революции» во главе отряда отборных террористов выехала в Италию с самыми кровожадными намерениями. Этого можно было ожидать. Чехов говорит, что неаполитанская пещера с углекислотой на дне составляет предел химических познаний всех гувернанток России. Предел осведомленности бульварной прессы в вопросах русского освободительного движения составляет «la grand-mère de la révolition russe»{18}. Новоиспеченное правительство Факта приняло самые решительные меры для охраны от страшной опасности модных московских гостей. К их гостинице «Империаль» было приставлено триста карабинеров и сто тайных полицейских агентов. Официальный историк конференции Милльс с самым глубокомысленным видом сообщает, что вся местность Санта-Маргерита, где жили большевики, была оцеплена войсками, а на рейд был прислан и остановился недалеко от берега мощный итальянский броненосец, — каково было задание броненосца, сказать не берусь: вероятно, обстрелять «бабушку русской революции» в случае покушения на Чичерина.

«Сливки итальянской интеллигенции» отнеслись очень сочувственно к советским делегатам. Сам Габриеле д’Аннунцио, недавний повелитель Фиуме, заявил, что приедет повидать их в Геную и, в дополнение к флагам тридцати четырех государств, велел поднять над виллой Амбрис свое знамя (у него есть знамя). Знаменитый поэт в ту пору вообще проявлял некоторые симпатии к советской власти. В своей Фиумской конституции (у него есть конституция) он довольно усердно подражал лучшим московитским образцам. Потом д’Аннунцио изменил взгляды, — тоже не на ту лошадь поставил, но поэту можно и переставить. Его соотечественник, Джованни Эспозито, в 1919 году окрестивший сына «Лениным», с приходом к власти Муссолини просил короля разрешить ребенку называться Бенито.