Лодка

— Увлекательно, правда? — спрашивает он. Затем — новая неожиданность. С западной стороны высоко в небо взлетает ракета; она зависает наверху на некоторое время и, описав дугу, похожую по форме на ручку трости, падает вниз и гаснет.

Командир первым опускает бинокль:

— Что бы это могло означать?

— Они меняют курс! — высказывает догадку штурман.

— Возможно — а возможно, вызывают эсминцы, — ворчит командир. — Мы не хотим, чтобы они именно сейчас загнали нас под воду. Смотрите в оба, господа! Дневной отдых закончился, — и вскоре добавляет:

— Выпустить ракету — да они, видно, с ума сошли!

Штурман обращается к хроникеру в глубине лодки:

— Осветительная ракета над конвоем на десяти градусах — и отметьте время!

— Забавно, — снова бормочет Старик. Затем он поворачивает лицо к луне. — Будем надеяться, что мы скоро избавимся от этой гадости!

Я стою рядом ним и смотрю в направлении его взгляда. Луна похожа на человеческое лицо: упитанное, круглое, с лысой головой.

— Точь-в-точь удовлетворенный завсегдатай борделя, — отзывается о нем второй вахтенный офицер.

—  «Двое, созерцающие луну», — негромко говорю я сам себе.

— Что вы сказали?

— Да так, ничего — название картины Фридриха.

— Какого Фридриха?

— Каспара Давида Фридриха — немецкого романтического художника.

— Ясно. Любитель природы…

— Мачты стали выше! — перебивает нас штурман.

Конвой, должно быть, повернул в нашу сторону.

— Опять сменили курс!

Снизу сообщают новое положение руля:

— Курс — двести градусов!

Луна украсилась широким радужным ореолом.

— Хоть бы ты пропала, — еле слышно бурчит командир. Затем он громко осведомляется о расходе топлива.

Моментально является шеф, словно он подслушивал неподалеку в ожидании этого вопроса. Он рапортует:

— Остаток сверили в 18.00, господин каплей. К настоящему моменту, в связи с максимальной скоростью, мы израсходовали не менее шести тысяч литров. Резервов практически нет.

— У Первого номера еще осталось немного растительного масла для камбуза, — не унывает Старик. — А когда и оно закончится, мы пойдем домой под парусами.

Я усаживаюсь на мокрый от брызг выступ рядом с платформой зенитного пулемета. Мимо меня проносятся непрестанно меняющие свои очертания белые полосы пены. Отражение луны на воде за нашей кормой дрожит, колеблемое расходящейся кильватерной волной. Мириады крошечных осколков складываются в новый узор калейдоскопа. Прозрачный океан светится изнутри неисчислимым количеством мельчайших зеленоватых точек. Корпус лодки явственно очерчен на фоне сияния — это планктон. Стальные полосы ограждения отбрасывают резкие тени на обрешетку палубы, прочерчивая на ней темные линии, разрываемые отдельными прутьями на части и складывающиеся вместе с ними в грани бриллианта. Эти грани двигаются. Полоса тени от ограждения падает на мои сапоги: наверно, лодка разворачивается в направлении конвоя.

Внезапно снопы лучей бледно-зеленого света, похожие на распущенные веера, озаряют небосклон.

— Северное сияние! Только его и не хватало! — раздается голос командира.

Через весь небосвод протянулась гирлянда сверкающих стеклянных трубок, похожих на те, что свисают у нас дома с люстры в гостиной. По этой стеклянной занавеске волнами пробегает то бриллиантово-зеленое, то белое свечение. Из-за горизонта в небо тянутся переливающиеся копья, потухают, вспыхивают снова, слегка меркнут, вновь вытягиваются в длину по мере того, как становятся ярче. Вода вокруг лодки искрится, как будто усыпанная светлячками. Наш кильватерный след превращается в блестящий шлейф.

— Прямо как праздничный фейерверк, — отзывается о зрелище командир, — Мило, но для нас не совсем кстати.

По коротким фразам, которыми обменялись командир и штурман, я догадался, что они обсуждают, стоит ли нам атаковать середину конвоя на встречном курсе, двигаясь навстречу неприятелю. Штурман задумчиво поводит головой справа налево, затем — в обратную сторону. Старик, похоже, тоже колеблется.

— Лучше не будем! — наконец объявляет он и поворачивается к луне. Она похожа на почти идеальный круг, прорезанный в чернильном полотне неба, восхитительное белое пламя, которое светит, подобно газовому фонарю, белым, как мел, но необычайно ярким светом. Несколько туч дрейфуют от одного края небосвода к другому, как серые льдины. Оказавшись в свете луны, они тоже начинают светиться; местами эти небесные айсберги кажутся украшенными россыпью сапфиров.

Внизу, под луной, океан напоминает огромный лист смятой фольги, искрящейся и сверкающей, отражающей лунное сияние одновременно тысячами лучей. Такое впечатление, будто лунный свет заставил океан застыть в изумлении. Волн нет — лишь неподвижные груды бриллиантов. Внезапно мне вспомнилась сцена в баре «Ройаль» в ночь перед нашим выходом — Томсен. Не надо думать сейчас об этом.

Невзирая на лунный свет, Старик пытается подкрасться поближе к конвою, надеясь на наш темный задний план и, вероятно, полагаясь на ослабнувшую бдительность моряков конвоя.