Лога

— Макарка, выходи в клюшки играть!

Клюшки были интереснее начала, но мальчик покорно стоял, крестясь и повторяя за матерью слова молитвы.

Мать уходила за перегородку и, возясь у печки, подсказывала сыну.

Молиться Макар не любил. Оглянувшись и увидев, что матери нет, он убегал. Полинарья, не подозревая, что сын «смылся», поучительно продолжала:

— Ну, чего молчишь? Ну!.. «Врача родшая, уврачуй души моя»…

Но повторения не было. Выглянув из кухни, Полинарья удивленно вскрикивала:

— Вот как! Ах ты, варнак ты этакий!.. Ужо, погоди, вострошарый!

Она отыскивала молельщика и водворяла его на прежнее место.

— Ты чего это выдумал? Ишь ты! Подорожник ты этакий! Вставай! Ну, молись!

Макар нехотя крестится.

— Ну! «Тебе единому согреших»…

— Т-тебе единому с-сог-грешил… А это чего, мама?

— Не твое дело!.. «Отврати лицо от грех моих».

— А это чего?

— Ты что, будешь молиться? Я вот возьму ремень, да как начну тебя… Ну, говори: «Отврати лицо твое от грех моих»…

Макар молчал. Полинарья, взбешенная таким упорством, сдергивала со стены ремень и, потрясая им, кричала:

— Будешь? Тебя спрашивают — будешь молиться?

Иногда ремень прохаживался по спине мальчика, но тот попрежнему молчал, не двигаясь с места, не плакал. Полинарыо еще больше сердило спокойствие сына. Она хватала мальчика за руку, встряхивала его и, срываясь на визг, спрашивала:

— Ты будешь меня слушаться, али нет? Будешь молиться, али нет?

Но Макар не отвечал; он рос упрямым мальчиком.

Игры, в которых участвовал Макар, чаще всего кончались ссорой. Ребята разбегались, — каждый к своему двору, — и вызывающе кричали:

— Иди-ка сюда!

— Иди ты сюда! Как я наподдаю тебе в загнету-то!

Макар поднимал камень и шел на врага. Тот совался в ворота, а если не успевал отворить их, — залезал в подворотню. Макар кидал камень в ворота. Уходя, оглядывался… а его враг, высунув голову из подворотни, кричал:

— Погоди! Попадешься, я тебе отверну башку-то!

Чаще всего он дрался с Сашкой — сыном плотника, который жил напротив Скоробогатовых. Высокий, белобрысый, заносчивый Сашка был старше Макара.

Иногда, сидя на полянке, Сашка хвастался:

— А у нас сегодня пельмени стряпают! У нас каждый день пельмени стряпают.

Ребята облизывались и придумывали, чем бы похвастать. А Макар говорил:

— Я пельмени не люблю! Что за еда — пельмени!

Говоря так, он знал, что врет.

Сашка любил разбирать, кто богатый, кто бедный. Себя он считал богатым. Как-то раз он похвастался:

— У нас тятя большие выписки зарабливает.

— А у нас тятя золото моет, — сказал Макар.

— А у меня… у меня… — начал было черноглазый Петька, сын слесаря. Но Сашка, презрительно прищурив глаза, сразу же оборвал его:

— Что у тебя? У тебя отец — чернотроп!

Петька обиделся, вспыхнул:

— Он скоро на паровозе помощником поедет и машинистом будет… а у тебя отец — гроботес!

Слово «гроботес» всегда приводило Сашку в гнев. Он вскочил, стал в воинственную позу:

— Я тебе блина дам, Петька!

Петька поспешно отполз, а Макар встал между мальчиками.

— Попробуй! Я тебе набрыляю!

Началась молчаливая возня. Сашка схватил Макара, пытаясь уронить, но Макар ловко «подплел» его ногой и оба упали на траву.

После потасовки ребята разбежались. Сашка влез на крышу и, сидя верхом на коньке, начал дразнить Макара нараспев:

— Макарка, Макарка, по-вороньи скаркал, петухом запел, на наседало взлетел.

Макар набрал горсть камней и, выйдя на середину улицы, начал швырять в Сашку. Тот, увертываясь, пролез через слуховое окно на чердак и, выглядывая из отверстия, похожего на полумесяц, еще громче принялся дразнить.

Макар ответил ему так же нараспев:

— Саня-базаня, хомут на базаре, вожжи у тещи, поехали по дрожжи.

Набрав горсть камней, он стал кидать их в Сашку. Но в маленькое отверстие-полумесяц попасть было трудно. Макар горячился все больше… Вот тут-то и случилась беда: камень попал в стекло!

Окошко распахнулось, в нем показалась мать Сашки. Темный загар был «надет» на ее лицо, как маска. Грозя кулаком, она закричала:

— Ах, ты, варнак ты этакий! Погоди ужо, я сейчас приду-у!

Макар убежал и залез на сеновал. Оттуда он видел, как мать Сашки, сердито стукнув воротами, вошла во двор, а со двора в избу.

Через несколько минут Полинарья и плотничиха, захлебываясь и перебивая друг друга, с криком вышли во двор.

— Ты сама своего каторжника уйми, он первый задирается.

— Я вложу, уж не извольте беспокоиться. Сейчас же ему задам припарку хорошую. А вы окольницу вставьте. За нее, милые, не меньше как семь гривен сдерут.

— Ну, и вставим. Легко ли дело семь гривен, не это видали!

— Тьфу, будь ты проклята, богата-богатина!

— А не беднее вас…

— Ну, где нам против вас.

— Ну, и нечо орать. Всяк богат про себя.

— Да уж что и говорить! Давно ли по займам-то шаталась.

— К тебе не ходила еще…

— Ой! — всплеснула руками плотничиха. — Полинарья! Как твоей роже-то не стыдно? Побойся бога… Три куска сахару брала, так и не отдала… Забыла? Погоди, ненадолго, профорсишься. Только сейчас уж больно расшеперилась.

— Выкину! Выкину! Сегодня же выкину, — истошно закричала, краснея от злости, Полинарья.