Ломаная прямая

     Танечкина лапка судорожно сжала предплечье соседа, она ткнулась в его ухо, внутренне прошептала: «Милый, милый, милый», – но вслух ничего не сказала.

     Соседи, которым никелированная телега и стюарт заслонили самое интересное, увидели лишь идиллический финал драмы, деликатно его не заметили, допили свой чаёк, и смежили глаза, откинувшись на спинки кресел.

     Савойский отчётливо похрапывал.

     Карагодин вытянул из под колен «Арарат», налил Танечке, налил себе.

– За нас, – значительно сказал он.

– За нас, – прошептала Танечка.

     Наркоз подействовал самым волшебным образом, через минуту боль ушла совершенно. Одушевлённый новой дозой элексира  Карагодин страстным полушётотом понёс откровенную пургу: о всемирном проекте, о важной роли Танечки в этом проекте, о том, что она будет иметь долю в бешеных гонорарах и премиях концессионеров.

     Танечка пребывала в каком-то сомнамбулическом трансе, чуть не подстанывала от сказочных этих речей. Вдруг сказала неожиданно трезвым голосом:

– Я согласна. Главное, что мы встретились. Но я хочу, чтобы всё было по-человечески. Я полечу в Лагос, объяснюсь… улажу все дела. И тогда прилечу. Всё должно быть по-человечески.

      Карагодин пощупал ногой ошпаренное место, снова почувствовал слабую, но какую–то нехорошую боль.

– Наверное, ты права, всё должно быть по-человечески.

– У тебя есть чем записать?

      Карагодин достал из внутреннего кармана красивый «паркер», подарок Дарьи.

      Танечка зацепила бумажную аэрофлотовскую салфетку, разгладила её и, по-школярски прикусив нижнюю губку, что-то на ней написала.

– Это мой… ну наш, домашний телефон. Позвонишь мне, как вы устроитесь в гостинице. Звони в среду утром, после девяти, не раньше. Раньше нельзя.

      Карагодин сложил салфетку и засунул её в нагрудный карман пиджака.

      Танечка склонила голову на его мужественное плечо и смежила глаза. Тот тоже закрыл глаза и тут же провалился в сон.

– Дамы и господа, через 20 минут мы прибываем в аэропорт Каира, пожалуйста, пристегните ремни и приведите спинки кресел в вертикальное положение.

      Компаньоны, не открывая глаз, проделали необходимые операции, и… продолжили сладкую дрёму.

      Танечка же не спала. Немигающим взглядом она проницала толщу проносящихся в овале иллюминатора облаков, словно пытаясь прочитать в изменчивой игре веерных солнечных лучей сквозь призрачные громады небесных айсбергов своё неизвестное будущее.

Серёга, ты настоящий человек!

Прощание совсем не походило на прощание. Маэстро вполне по-свойски поцеловал Танечку, остающуюся в самолёте, в щёчку, сказал неопределённое: – Дай-то Бог, – отчего Карагодину стало непонятно, – помнит ли он о том, что у них теперь есть секретарь-референт, ответственный за всё. Однако и сам он чмокнул Танечку на прощанье вполне обыденно, разве что присовокупил:

– Как договорились, звоню тебе в среду после 9-ти. Береги себя.

      И похлопал себя по нагрудному карману.

      Делегаты двинулись к выходу. Танечка секунду пребывала в каком-то странном ступоре, вдруг рванула из-под сиденья свою сумку, прытко двинулась за ними вслед, едва не  уткнувшись в спину Карагодина.

     Тот инстинктивно обернулся. В его глазах стоял немой вопрос.

– Боже, что я делаю… – пролепетала Танечка, сумка выпала из её рук. Она притянула ошалевшего Карагодина за шею, поцеловала его в безвольные губы.