Ломаный сентаво. Аргентинец

— Так уж получается, что сделать это можем только мы с тобой. Остальные — ничего не смыслящие дилетанты, детский сад. Это надо учесть, когда будем делить золото.

Хитро подмигнув Фегелейну, Айземанн оглянулся на остальных.

— Там всем хватит, но каждому выдам долю по проделанной работе.

Он ожидал, что Фегелейн снова начнёт распространяться о «золоте партии», но за Фегелейна ответил Шмидт:

— Если мы пойдём на воровство, Мюллер разыщет каждого.

По тому, как неуверенно прозвучали его слова, стало понятно, что такие мысли посещали и Шмидта.

— Разыщет и развесит на городских столбах.

— После того как мы доберёмся до золота, я больше не собираюсь показываться ему на глаза. Аргентина огромная, а ещё есть Парагвай, Чили, Бразилия, и везде тебе будут рады, если, конечно, ты не голодранец. Я не ворую, я лишь беру своё. А кстати, где твой Мюллер? — Айземанн театрально огляделся по сторонам. — Не вижу. Может, он и не хочет этого золота? Хотел бы, так был бы рядом. Сейчас здесь я решаю, а не Мюллер, и скажу для остальных, что мои ребята по прошлым делам называли меня Железным Ази. Многие думают, что из-за железных зубов. Нет. Я железный, потому что, если беру что-то в свои руки, то делаю это железной хваткой.

Айземанн прислушался к донёсшемуся из сельвы звериному крику и потянулся к рюкзаку.

— Мы с Германом поработаем на периметре — поставим нежданным гостям сюрпризы, а вам выбрать каждому свой сектор и смотреть да слушать за любой тенью.

Когда Фегелейн и Айземанн исчезли, Клим услышал, как Шмидт шёпотом подозвал Ганса и Пёшеля.

— Сами всё слышали, — сказал он им тихо. — Он прикончил Каспара, прикончит и нас. Он предатель, и мы поступим с ним так, как поступают с предателями. Я дам знать, когда наступит время. На эту гориллу напасть надо всем вместе, одновременно и без тени сомнения.

Клим уткнулся лицом в сырой мох. У него вдруг возникла твёрдая уверенность, что отсюда он больше никогда не выберется. Всем им уготован один конец. Кто-то, как Каспар, станет кровавым звеном в пищевой цепочке джунглей, а тот, кто избежит такой участи, получит пулю в спину, стоит лишь им добраться до золота. Но все непременно останутся здесь. Сельва их перемелет, проглотит, прожуёт и не подавится. Будь они даже сплочённым, прикрывающим друг другу спины, отрядом, — и тогда шансы были бы невысоки. А когда в одну яму угодили истекающие ядом скорпионы, то не справится с сельвой ни охотник за партизанами Фегелейн, ни полицейский пёс Шмидт, ни железный эсэсовец Айземанн. Против джунглей бессильны даже его стальные зубы. Не выберется и Клим. Внутри всё кипело от несправедливости. Он стал носителем страшной тайны — тайны, которую должно узнать всё человечество, но судьба милостиво выберет зло, чтобы оставить его в неведении.

С наступлением ночи джунгли начали наполняться звуками. В абсолютно чёрной тьме исчезли деревья, лианы, листья и даже корни, которые торчали перед глазами, — в их существовании Клим теперь мог убедиться только на ощупь. Неожиданно он ощутил приступ клаустрофобии. Клим никогда ею не страдал, даже когда находился в стальной бочке — подводной лодке, но здесь, потеряв ощущение пространства, он будто потерял под ногами опору. Что-то подобное происходило и с остальными. Чтобы убедиться, что рядом есть ещё кто-то живой, то слева, то справа они шёпотом окликали друг друга по именам. С потерей ощущения пространства пропало и чувство времени. А с утратой таких важных для человеческого сознания компонентов исчезла и реальность. Клим прислушивался к окружающим звукам и не мог понять, происходит всё наяву или ему только кажется, а на самом деле он уже провалился в сон и ему всё снится. Где-то рядом, на другом берегу, прозвучал леденящий душу рёв вышедшего на охоту голодного хищника. Клим был бы рад, если бы это было сновидением, но, ущипнув себя за щёку, понял, что голодная тварь реальна.

— Разожжём огонь, — не выдержал Шмидт.

— Полезешь за спичками, и я отрежу тебе пальцы, — прозвучал из темноты голос Айземанна. — Всем слушать — кто-то ходит рядом.