Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир

В домах появились оконные створки, но люди все еще передвигались на лошадях и повозках и пользовались луками и стрелами, и, хотя у них уже были ножи и ложки, они еще не освоили вилку. У них не было водопровода, у них не было горячей воды. Это был мир зубной боли и запоров. Унизительная нищета, ужасная детская смертность и постоянная угроза чумы, посылаемой небесами в наказание нашему греховному роду. И тем не менее население выросло почти до пятидесяти тысяч, хотя и не достигло уровня римского периода. И в Лондоне водились деньги — такие деньги, о которых раньше и представления не имели. Веками Англия торговала с Францией и Голландией, и на деньги, вырученные от продажи шерсти, купцы выстроили большие дома в фешенебельной деревне Чаринг, между Стрэндом и Вестминстером.

Деньги блестели золотом на гобеленах купцов, деньги одели их жен в шелка, богатство торгового сословия заявляло о себе всевозможными изысками своего времени: резьбой на спинках кроватей, любовной поэзией, витражами с анемичными персонажами и мягкими тапочками. И правда, некоторые торговцы так разбогатели, что знать стали возмущать в них проявления роскоши. В 1337 году в Англии обнародовали первый закон, регулирующий расходы, — запрет носить меха определенным слоям общества.

Деньги порождали воровство, проституцию и странные развлечения, такие как выступления метеористов — профессиональных пукальщиков, чьи способности Чосер находил очень забавными, — а также турниры, на которых Чосер и люди его сословия надевали красивые кованые доспехи и пытались поразить копьем мишень, прикрепленную к вращающейся по кругу балке, стараясь при этом избежать страшного удара по башке этой самой крутящейся балкой.

В то время правящему классу Британии грозило именно это — страшный удар по башке, — потому что он, этот класс, не заметил растущей пропасти между богатыми и бедными. Через другое окно, смотрящее в противоположную от города сторону, Чосер мог видеть Эссекс — сельскую местность, где все еще жила основная масса населения. Жизнь здесь чаще всего была не сладкая.

Поэт XIV века, прибегая к аллитерации, описывает мужчину, налегающего на плуг, одетого в плащ из грубой ткани с рваным капюшоном, в развалившейся обуви и в лохмотьях на руках вместо рукавиц. Его четыре тощие телки едва тащат плуг, его босоногая жена с израненными льдом ногами идет рядом, а в конце борозды — ребенок, кричащий ей вслед. К 1381 году десять лет подряд был неурожай, и чума раз за разом опустошала деревни.

При жизни Чосера людей то и дело охватывал религиозный ужас, когда они обнаруживали бубоны в паху и под мышками. Дети хоронили родителей чуть не каждый день, как при эпидемии СПИДа в Черной Африке. За период с 1300 по 1400 год, что примерно совпадает с годами жизни Чосера, Черная смерть урезала население Англии наполовину. И вдобавок ко всему этим Богом проклятым крестьянам постоянно сообщали, что им выпала высокая честь платить еще один дополнительный налог государству — скорее всего, для финансирования очередной попытки короля снискать славу на поле битвы с Францией. Например, подушный налог, свалившийся на каждую голову в стране.

Эта было ужасно несправедливо. Допустим, наш несчастный пахарь должен платить за себя и за свою жену, и предположим, он зарабатывает двенадцать шиллингов в год — при этом он должен отдавать ту же сумму, что и Чосер, который зарабатывает в сто раз больше. В мае того года искра вспыхнула в деревне Фоббинг (по-русски — деревня Надуваево) в Эссексе, где крестьяне отказались платить налог сборщику податей (его надули), и оттуда разгорелось пламя народного возмущения.

Этот крестьянский бунт был первым и в какой-то степени самым важным восстанием в истории Англии. Это было и первое народное движение с ярко выраженным левым уклоном и требованием равенства, и первая радикальная программа, которые потом часто встречались в истории Лондона. Сидя в своем доме у окна и глядя на поля Майл-Энд, Чосер услышал шум, в котором потонуло летнее жужжание пчел и воркование диких голубей. Он услышал голоса тысяч крестьян, ставших лагерем на подходе к городу.

Опустилась ночь. Мятежники стали пробираться к городу. Мэр Лондона, Уильям Уолворт, приказал закрыть все городские ворота, в первую очередь Олдгейтские. Глубокой ночью член городского совета по имени Уильям Тонг, скорее всего, ослушался приказа и впустил их. Если бы Чосер остался дома, он бы услышал, как сотни ног протопали через древние ворота. Он бы услышал приглушенные ругательства людей, которые хотели разрушить мир, вскормивший его талант. Эта революция ничего не могла дать Чосеру, а отнять могла все. И все же в каком-то смысле в нем жив был если не революционер, то радикал. В самом главном он стоял плечом к плечу с восставшими. После трех столетий французского владычества он поднимал и славил язык, на котором говорил народ Англии.