Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир

Уилкс достиг всего, что обещал, и свои последние годы он провел в качестве столпа истеблишмента. Он по-прежнему, как кот, бродил от дома к дому своих любовниц и детей, но ему также удавалось быть успешным и хорошо оплачиваемым казначеем Сити, издавая при этом Катулла (на латыни) и Теофраста (на греческом).

Его популярность среди лондонского пролетариата, разумеется, испарилась после гордойовского бунта, и он не особо старался ее удержать. Когда какая-то старуха, увидев его, выкрикнула дрожащим голосом: «Уилкс и свобода!», то он отрезал: «Замолчи, дура. Это все давно прошло».

Такое самоотречение заставило некоторых высоколобых историков заключить, что он в каком-то смысле был неискренен и что богохульствующий сластолюбец на самом деле не имел принципов. Но нет, все не так. Наоборот, он провел два десятилетия в борьбе за свободу. Он боролся за свободу — против произвольных арестов, за право избирателей решать, кто должен заседать в парламенте, и за право прессы сообщать о действиях палаты общин и критиковать их.

Он вначале не поддержал независимость тринадцати колоний, но он вдохновлял американцев своими принципами, а в 1770-м он был так разочарован правительством Норта, что стал де-факто американским революционером. Что до его значения для Англии, то очень важно понять, что его радикализм смягчался его внутренней лояльностью королю или хотя бы системе. Уилкс был слишком учтив и слишком ироничен, чтобы быть похожим на революционера во французском смысле. Конечно, помогло и то, что мы, англичане, еще за сто лет до этих событий отрубили голову нашему королю, но реформы, которых требовал Уилкс, разумеется, помогли нашей стране пережить экономические и социальные неприятности конца XVIII века.

Эти реформы содержали более мягкую программу, которая проводилась с гениальностью сатира косоглазым плутом, который всех воодушевлял. Они получили свободы — бизнесмены, трудящиеся классы, религиозные меньшинства, а вскоре эти свободы оказались полной противоположностью тоталитарному кошмару революционной Франции. Немец Фридрих Вендеборн попал в Лондон в конце XVIII века и завидовал беднейшим лондонцам в том, что у них были свободы и независимость. «Иностранец сначала вряд ли будет доволен жизнью в Лондоне, — писал он, — но, если у него хватит ума понять и оценить свободу мысли и действия, которыми пользуются в Англии, у него вскоре возникнет желание закончить свои дни именно здесь». Этой свободы мысли и действий добился, в числе множества других людей, и Джон Уилкс.

Если сегодня посмотреть на Сент-Джорджесфилдс, вы не увидите и следа от тюрьмы, в которой его держали, или места, где тысячи его сторонников противостояли солдатам короля Георга III. Но поблизости, на площади Сент-Джорджес-сёркус, можно увидеть обелиск, воздвигнутый в честь Брасса Кросби, пьяного лорд-мэра в ночной рубашке, который не допустил, чтобы печатников Сити арестовали за то, что они сообщали о парламентских дебатах.

Вокруг этого места расположены особняки современных районов Ламбет и Саутворк, модные рестораны, рынок Боро, тысячи квартир людей, на чьи жизни невидимо повлиял Уилкс и тот Лондон, который он создавал вместе с другими, — к 1800 году огромный город с 900 000 или даже миллионом жителей, готовый стать столицей величайшей империи в истории, — но при этом город, чья уверенность в себе опиралась на свободу, которой пользовались и богатые и бедные. И все-таки я сомневаюсь, что так уж многие из жителей района Саутворк имеют ясное представление о том, что происходило много лет назад на Сент-Джорджес-филдс.

Уилкс не жаловался на здоровье почти до конца жизни, и, хотя зубы у него были такие, что порой нельзя было разобрать, что он говорит, он всегда считался хорошим собеседником. Ближе к концу он довольно сильно похудел, а к семидесяти одному году страдал от маразма — болезни, возникающей от плохого питания.

На следующий день после Рождества 1797 года он почувствовал, что конец близок, и попросил вина. Когда Полли подала ему стакан вина, он произнес тост за «мою любимую и несравненную дочь», отдал стакан и через короткое время умер.

Вы можете сказать, что этот человек примечателен не только тем, что вдохновлял американских революционеров. Его успехи в политике помогли проложить дорогу к относительному спокойствию и процветанию Лондона в XIX веке. От Французской революции 1789-го до русской революции 1917-го, через целый ряд европейских революций 1848-го — почти все другие страны прошли через какое-нибудь насилие, зачастую с убийством или изгнанием монархов.

Этого не случилось в Лондоне, где опыт дела Уилкса научил власть искать и находить компромиссы и понемногу, шаг за шагом, двигаться к парламентской реформе. Поэтому Британия приобрела традицию политической стабильности, которая и по сей день остается столь коммерчески и финансово выгодной.