Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир

Когда Джонсон и Босуэлл приехали к Дилли, Уилкс впервые увидал своего идеологического противника вблизи. Если Уилкс выглядел странно, то Джонсон выглядел дико с его трясущейся медвежьей фигурой, его золотушной кожей и глупым маленьким париком. Сначала слабые глаза Джонсона не разглядели компанию. «Кто это такой — вон тот джентльмен, сэр?» Босуэлл назвал мистера Артура Ли, борца за независимость Америки. «Ту, ту, ту», — промямлил Джонсон себе под нос, как он обычно делал, когда пытался что-то вспомнить. Затем Джонсон заметил высокого человека, модно одетого, со странным лицом. «А кто это там — вон тот джентльмен в кружевах?» — «Мистер Уилкс, сэр». Теперь обратимся к книге Босуэлла «Жизнь»:

«Эта информация смутила его еще больше, ему было непросто сдерживать себя, он взял какую-то книгу, сел у окна и стал читать… Приятная новость, что “Кушать подано!”, развеяла его задумчивость, и мы все сели за стол, без всяких признаков дурного настроения… Мистер Уилкс разместился рядом с доктором Джонсоном и вел себя по отношению к нему с таким вниманием и вежливостью, что сильно вырос в его глазах. Никто на свете не ест так страстно, как Джонсон, и так любит все вкусное и нежное. Мистер Уилкс очень старательно потчевал его телятиной: “Прошу вас, позвольте, сэр: вот здесь получше. Кусочек зажаристого. Чуть-чуть жира, сэр. Немного начинки. Вот возьмите подливку. Доставьте мне удовольствие передать вам масло. Позвольте порекомендовать вам выдавить сюда немного этого апельсина, сэр, или, может быть, лимона, будет пикантнее”. “Сэр, сэр, я премного благодарен вам, сэр!” — вскричал Джонсон, поклонившись и повернув к нему голову, и некоторое время смотрел на него с “мрачным достоинством”, которое вскоре сменилось добродушием».

Уилкс соблазнял многих, но умасливание Сэмюэла Джонсона прошло, пожалуй, как никогда безупречно. Еще в 1759 году только что ставший членом парламента Уилкс попытался умиротворить враждебность Джонсона, оказав ему большую услугу. Фрэнка Барбера, черного слугу Джонсона, принудительно забрали во флот. Как мы помним, Джонсон был привязан к бывшему рабу и сделал его своим наследником. Он всячески пытался добиться, чтобы его отпустили, и, после того как многие безуспешно пытались это сделать, задело взялся Уилкс и переговорил с кем-то в Адмиралтействе.

Как и Джонсон, он был против расизма и рабства (а когда он стал лорд-мэром, он был особенно добр, по меньшей мере к одному нуждающемуся бывшему рабу). Барбер был возвращен Джонсону, но, насколько известно, Уилкс не получил ни слова благодарности за свою доброту. Но теперь, за обедом, спустя почти двадцать лет они отлично поладили.

Они уклонились от обсуждения животрепещущего вопроса — Америки, по которому у них были явно противоположные взгляды, но ведь было много других, безопасных тем. Они поговорили о Горации и Гомере и о поэтах периода Реставрации, но больше всего они сошлись по предмету Шотландии и ее уморительных недостатков. «Самая наглая ложь в “Макбете” — это то место, где Бирнамский лес двинулся на Дунсинан, — говорил Уилкс. — И знаете почему? Потому что в Шотландии нет ни одного куста, не то что леса. Ха, ха, ха!»

«Хо, хо, хо!» — затрясся доктор.

«На следующий день Джонсон, — писала Хестер Трейл, размышляя о водовороте времени, — обменивался с Джеком Уилксом шутками про шотландцев. Такова, мадам, превратность времен».

Джонсон и Уилкс снова встретились за обедом в 1781-м, и Босуэлл отметил, что его друг был «очень рад снова встретить Уилкса». Похоже, что Джонсон начал менять свое мнение о справедливости изгнания Уилкса из парламента, а в 1782 году с этим наконец согласился и сам парламент.

Парламентарии уступили очередному из бесчисленных ходатайств Уилкса, и момент, когда он наблюдал, как клерки палаты стояли у столов и вычеркивали соответствующую запись в «журналах», был одним из великих моментов в его жизни. В 1784 году Джонсон умер, и в тот год король отказался от исключительных прав короны, которые он утвердил при правительстве Бута.