Лондон. Прогулки по столице мира

Мечта найти спрятанное сокровище живет в любом человеке, независимо от его возраста. Как богатых, так и бедных будоражит надежда обнаружить в каком-нибудь захудалом магазине почерневший холст, который после небольшой обработки льняным маслом и метиловым спиртом окажется утерянной картиной Рембрандта. Тысячи людей, никогда в жизни не находивших и ломаного гроша, продолжают поиски в надежде на то, что однажды им что-нибудь обязательно да подвернется. Значительная часть лондонских искателей сокровищ каждую пятницу отправлялась в Излингтон, дабы побродить среди рядов с самым полным на свете собранием творений рук человеческих. В целом, надо признать, зрелище было довольно жалкое, поскольку основную массу товара составляли изношенные, никуда не годные вещи.

Я частенько приходил на рынок ранним утром, чтобы успеть понаблюдать за появлением тысяч разносчиков, спекулянтов, лоточников, уличных торговцев и продавцов всякой мелочи, стремительно занимавших места и раскладывавших свои запасы. Те, кто посолиднее, прибывали на машинах, другие катили тележки с товаром, третьи приходили пешком, в сопровождении своих привыкших к лишениям жен. Они несли на спинах какие-то таинственные, возбуждающие любопытство мешки из дерюги и грубой оберточной бумаги.

Каким-то удивительным образом тысячи торговцев очень быстро заполняли весь рынок, прилавки и ограждения которого исчезали под серо-коричневой массой людей, готовых начать торговлю. Они заполняли длинные ряды прилавков, а те, из них, кто не удостоился такой чести, раскладывали свои сокровища прямо на мостовой. Посетитель обходил один торговый ряд за другим, чем-то напоминая полководца, проверяющего содержимое вещевых мешков своего весьма потрепанного войска.

Характерной чертой этого рынка служило то обстоятельство, что он привлекал к себе людей, как правило, избегающих магазинов. Каждую неделю на рынок приходили сотни охотников за антиквариатом, собирателей изделий из серебра и нефрита, коллекционеров картин, книг и мебели. В надежде найти то, что их интересует, они совершали медленный обход торговых рядов. На этой грандиозной барахолке царила такая азартная атмосфера, что люди приходили сюда каждую пятницу, рассчитывая обнаружить-таки что-нибудь стоящее.

Другой особенностью рынка были американцы, на которых поневоле натыкался почти у каждого прилавка. Повсюду слышались их голоса:

— Скажите, сколько это стоит?

— Пять фунтов.

— Думаю, слишком дорого.

— Поверьте, леди, это еще очень дешево. За четыре возьмете?

Американка гордо следовала дальше, а продавец серебряной чайницы мгновенно переориентировался на соотечественников.

— Три фунта, — называл он цену в ответ на вопрос, заданный с английским выговором.

Потом было очень забавно изображать из себя кокни.

— Так почем?

— Фунт.

— Десять монет.

— Говорю тебе, фунт.

— Двенадцать и шесть…

— Нет. Фунт.

— Да ладно, чего ты уперся? Восемнадцать шиллингов, а?

— Договорились. Считай, даром отдаю.

Вот в таком духе и велась торговля. Большинство торговцев Каледонского рынка назначали первоначальную цену в зависимости от внешнего вида и выговора покупателя.

Мне часто хотелось узнать, откуда берется все это добро. Где можно увидеть еще более ошеломляющую кучу хлама? Должно быть, доставленные оттуда вещи заслуживали внимания, иначе коллекционеры не посещали бы рынок с таким постоянством. Но мне всегда было трудно в это поверить.

За каких-нибудь десять минут мне могли предложить полицейский шлем, охотничью флягу в кожаном футляре, стеклянный резервуар, заполненный огромными заморскими бабочками, шесть индийских миниатюр, серебряное ведерко для охлаждения шампанского, сломанную паровую ванну, мешок с бутафорскими драгоценностями, китайский заварочный чайник, пару жутких на вид роликовых коньков, громадную курительную трубку и фарфоровую ванну. Столь разнообразный ассортимент порой приводил в полное замешательство. Как сложилась судьба каждого из этих столь разнообразных, совершенно не связанных друг с другом предметов, выставленных на рынке и отделенных друг от друга несколькими ярдами? Насколько необычной или вполне заурядной оказалась жизнь каждого из них?

Философ, которому этот рынок, должно быть, казался еще более привлекательным, нежели коллекционеру, волей-неволей предавался мрачным размышлениям о печальной и унизительной трагедии умирания. Почему, например, свадебное платье с грязными пятнами апельсинового сока до сих пор не превратилось в пыль, ведь этим оно спасло бы себя от нахальных пальцев какого-нибудь торговца старой одеждой?