Лондонские сочинители

– Прекрасно. Хочешь жариться и скворчать, как шмат сала на сковородке?

Он распахнул окно, выбив попутно переплет, и Розе кое-как удалось протиснуться в проем.

Наконец они выбрались на улицу, а вскоре весь дом был охвачен пламенем.

* * *

Шекспировские рукописи сгорели дотла. Таков и был замысел Уильяма. Спустя недолгое время он написал отцу – тот вместе с Розой переехал в Уинчелси,[128] – прося у него прощения:

В том, что я совершил ошибку, отдав вам рукописи, винюсь и каюсь. Тем не менее уверяю вас, что сделано это было без какого-либо дурного умысла; я и вообразить не мог последствий моей затеи. Вы не раз говорили мне, что «правда выйдет наружу», – так и ваша репутация, несмотря на злобные измышления, скоро вновь обретет в глазах всего света незапятнанную чистоту.

Сэмюэл Айрленд на письмо не ответил.

Тогда Уильям выпустил дешевенькую брошюрку под названием «Недавние подделки рукописей Шекспира, разоблаченные и подробно описанные мистером У.-Г. Айрлендом, их единоличным создателем и распространителем». Завершал он рассказ о своих проделках «извинениями перед широкой публикой». «Я вовсе не имел намерения причинить кому-либо вред, – писал он. – И в действительности вреда никому не сделал. Бумаги я изготавливал вовсе не из корыстных побуждений. Никакой выгоды эти рукописи мне не принесли. Мой юный возраст – мне тогда еще не исполнилось и семнадцати с половиною лет – отчасти оправдывает меня и должен бы служить защитою от злобных нападок моих гонителей».

В «Морнинг кроникл» появилась заметка, весьма точно отразившая реакцию общества на это признание: «У.-Г. Айрленд решился объявить во всеуслышание, что является создателем рукописей, которые он приписывал Шекспиру; если рассказ правдив, он лишь доказывает, что его автор – лжец».

* * *

Летом 1804 года у Мэри случился очередной длительный приступ болезни. Она несколько недель провела в лечебнице; однажды Чарльз приехал навестить сестру, и Филип Гертин, беседуя с ним, заметил:

– Ей нужно какое-нибудь занятие. Развлечение.

– Что вы предложили бы, доктор Гертин?

– Она как-то обмолвилась, что в былые времена ставила вместе с вами и вашими друзьями пьесу. Это правда?

– Правда. Мы репетировали сцены из «Сна в летнюю ночь», но она… вдруг заболела.

– А нельзя ли возобновить постановку? Быть может, это создало бы у вашей сестры ощущение… как бы точнее выразиться?… непрерывности жизни.

Чарльз принялся уговаривать Тома Коутса и Бенджамина Мильтона поставить вместе с ним укороченный вариант сцен с участием мастеровых. Его приятели сначала опасались ехать в приют для умалишенных, но Чарльз в ярких красках расписал им чистоту и образцовый порядок, в котором содержится заведение под началом Филипа Гертина.

– А кроме того, – добавил он, – я уверен, что наша затея очень поможет выздоровлению Мэри.

В конце концов приятели согласились сыграть Пирама и Фисбу, Чарльз же намеревался исполнить сразу две роли: Основы и Стены. И однажды, в воскресный майский полдень, они отправились в приют. Им указали комнату, где они могли переодеться в подобающие их персонажам костюмы; и вот они предстали перед пациентами доктора Гертина, сидевшими на маленьких стульчиках в расположенной рядом столовой. Пациентов собралось около пятнадцати, включая Мэри Лэм. Мужчины были в черных сюртуках, белых жилетах, в черных шелковых бриджах и чулках. Волосы им завили и напудрили, дабы подчеркнуть общее впечатление необычайной опрятности. Дамы выглядели ничуть не менее элегантно в расшитых хлопчатобумажных платьях, зеленых шалях и чепцах.

Чарльз заранее решил для разнообразия включить в спектакль отрывки из монологов Тезея и Оберона в той же пьесе, выпустив, естественно, строки:

Безумные, любовники, поэты —Все из фантазий созданы одних.

Спектакль вроде бы шел как по маслу; правда, зрители смотрели комические сцены в мрачном молчании, зато от души хохотали над философическими разглагольствованиями. Сидевшая в первом ряду Мэри Лэм была в полном восторге от всех исполнителей. Особенно нравился ей Бенджамин Мильтон в роли Фисбы, и она громко смеялась, когда он нараспев голосил над телом Пирама:

Твоя исчезла красота —Вишневый нос алее роз,

Твои лилейные устаИ желтые ланиты…Любовники, стенайте все:Вот он лежит во всей красе!Ах, чудный взор его очейБыл зеленее, чем порей.

Мэри беспокойно заерзала только когда вперед вышел ее брат в роли Оберона и начал финальный монолог: