«Лонгхольмский сиделец» и другие…

Баташов не раз близко сталкивался с бароном по службе и достаточно хорошо знал о его подвигах на Дальнем Востоке и в Китае. В 1905 году Маннергейм получил приказ провести операцию в районе восточной Импени по спасению пехотной дивизии, попавшей в «мешок». Его драгуны под прикрытием тумана зашли в тыл японцам и после стремительной атаки обратили их в бегство. За умелое руководство и личную храбрость Маннергейму было присвоено звание полковника.

Впервые Баташов близко столкнулся с бароном летом 1906 года, когда тот по совету начальника Главного управления Генштаба Палицына перед отъездом со специальным заданием в Китайский Кашгар решил проконсультироваться у него, как у участника двух Памирских экспедиций. Следовал Маннергейм советам Баташова или нет, сказать трудно, но экспедиция завершилась довольно результативно. По итогам двухлетнего похода полковника Маннергейма составлено военно-топографическое описание района Кашгар – Турфан, подготовлены планы приграничных гарнизонных городов, привезены манускрипты и другие археологические находки. По результатам экспедиции барон был принят в почетные члены Русского географического общества.

Второй раз судьба свела их в Варшаве, где Баташов руководил разведывательным отделом штаба Варшавского военного округа, а барон командовал лейб-гвардии Уланским Его Величества полком. Там он был пожалован чином генерал-майора и зачислен в свиту Его Величества. Проживали они в одном доме на Саксонской площади. Угрюмость, скрытность Маннергейма, его излишнее самолюбие, зачастую перераставшее в амбициозность, производили на Баташова не очень хорошее впечатление. По отзывам офицеров штаба округа, это был грамотный и требовательный командир, умело завязывавший нужные знакомства не только в военной, но и в аристократической среде. Барон быстро стал своим в кругу польских аристократов, будучи принятым в домах самых родовитых из них – Тышкевичей, Потоцких, Любомирских, двери которых по политическим причинам были закрыты для большинства русских офицеров. В этой враждебной всему русскому среде барон особо не стеснялся в своих высказываниях о России и русских. Об этом Баташову поведал один из его агентов, служивший у Потоцких. В частности, ему пересказали довольно странные для российского генерала слова, прозвучавшие однажды в гостиной польских аристократов: «Послушайте, господа, завтра, в день 200-летия Полтавской битвы, я должен отправиться на место сражения с одним из эскадронов полка и флагом. Странная ирония хода истории – мне приходится участвовать в праздновании годовщины поражения моих предков!» Тогда-то Баташов и узнал в канцелярии штаба округа, что предками барона были шведы. Он не обратил бы на это особого внимания, если бы позже не получил дальнейших подтверждений русофобских взглядов барона. Варшавскому генерал-губернатору не раз приходили рапорты от полицмейстера, утверждающего, что поляки видели в этом русском генерале предводителя всех недовольных всем русским и Россией, убежденного противника русификации Финляндии и своего активного сторонника в борьбе за независимость Польши. Незадолго до войны Баташов узнал от полицмейстера еще об одной тайне барона. Генерал в штатском костюме периодически посещал ипподром, где инкогнито выставлял своих скакунов на соревнования, манкируя существовавший для старших офицеров гвардии запрет. Его кони не раз выигрывали Варшавское дерби с призом в 10 000 рублей. Эти воспоминания о бароне Баташов занес в правый столбец своей записной книжки, озаглавленный «минусы». В левый столбец под названием «плюсы» он занес все то, что знал о бароне положительного. Всего этого было достаточно, чтобы сделать первый вывод – генерал Маннергейм довольно тенденциозная личность. С одной стороны, это бравый гвардейский офицер, имеющий заслуженные боевые награды, с другой – тайный сепаратист и делец, свысока взирающий на все русское.