Лопе де Вега

Елена Осорио, ставшая причиной его заточения в тюрьму и последовавшего за этим изгнания, теперь вдруг превратилась в орудие его избавления от наказания. Ее муж вскоре и в самом деле умер, он отдал Богу душу 30 мая 1595 года, но она была вынуждена отказаться от надежды вновь завоевать сердце того, кто так сильно любил ее когда-то. Ведь питать такие надежды можно было бы, только не зная о новом состоянии души Лопе, о котором ясно говорится в пророчестве в «Доротее», а именно в лаконичном эпилоге: «Став вдовой, она будет добиваться вашей руки, но потерпит поражение, потому что чувство чести будет сильнее, да и жажда мести у вас будет сильнее, чем ваша любовь». И в самом деле, Лопе, истерзанный прошлым, еще и по сей день причинявшим боль, жаждал только одного: перевернуть страницу этой главы своей жизни и отдаться на волю тех страстей, что всегда бушевали в его душе. «И как этого достичь, — думал он, — как не оказавшись вновь в Мадриде и не встретившись вновь со своей публикой?»

Глава VII

ВОЗВРАЩЕНИЕ К КОРОЛЕВСКОМУ ДВОРУ. 1595 год

Мы не располагаем большим количеством сведений о возвращении Лопе в Мадрид и его встрече со столицей после долгой разлуки, но нам известно из некоторых источников и по некоторым косвенным данным, что несколько месяцев он провел у своей сестры Изабеллы и шурина Луиса Росиклера, по-прежнему готовых выполнить любую его просьбу. Они жили в том доме, где родился Лопе, в доме, располагавшемся рядом с мастерской его отца-вышивальщика, и были очень рады некоторое время наслаждаться обществом родственника, пользовавшегося их безграничным уважением. Кстати, восторженное отношение к Лопе они передали по наследству и своему сыну Луису, которому тогда исполнилось 20 лет. Юноша неплохо рисовал, делал робкие попытки утвердиться на литературном поприще и жадно впитывал все, что мог почерпнуть из творений дядюшки, не просто читая их, а буквально проглатывая. Нам известны проникновенные строки, написанные им в качестве похвального слова «Аркадии» Лопе.

Сам же Лопе, слишком долго лишенный суеты и блеска столицы, немедленно возобновил отношения с театральным миром, где его жаждал поскорее увидеть не один лишь Херонимо Веласкес. Он стремился попасть в этот мир, нет, в эту вселенную, где все превращалось в зрелище, в спектакль, в пьесу. В этом мире он испытывал силу своего обаяния, своей харизмы, он разделял царившее здесь пристрастие, причем всеобщее пристрастие, к иллюзорности, к обману, к игре, к некоторой искусственности, к перемене декораций и к переодеваниям, а также разделял и всеобщую любовь к слову и действию. Итак, все члены этого мира — директора трупп, авторы пьес, актеры, зрители (а публика в театрах в те времена выглядела весьма живописно) — все встретили его как героя и шумно отпраздновали его возвращение. Сцена была для него местом триумфа, где он блистал в ореоле славы, а в Мадриде она еще славилась богатством и отменным качеством репертуара, поражала ослепительными премьерами, количеством и разнообразием публики. Лопе правил в этом мире как истинный властелин, господин и хозяин, он заставил членов этого мира принять его таким, каким он был, со всеми его особенностями, которые состояли, по словам историка Жана Вилара, «в смешанном социальном положении и происхождении и в смелости в области языка». Его имя, ставшее синонимом театральной славы, порождало зависть и желание вступить с ним в соперничество; даже самые великие его соотечественники из числа литераторов не могли сдержать своих восторгов; сам Сервантес первый, скажем так, способствовал его возведению на театральный престол, признав факт своего поражения в борьбе с ним; признание, про которое можно сказать, что оно тем удивительнее и тем значительнее, что исходило от того, кто из-за отсутствия успехов в сфере драматургии был вынужден отречься от этой своей страсти. «Призываемый другими вещами, — писал Сервантес, — я оставил перо, до той поры посвященное театру. И вот тогда появилось это чудо природы, великий Лопе де Вега, присвоивший себе монаршую власть в драматургии; все актеры превратились в его вассалов и перешли под его юрисдикцию». А из-под пера Лопе без перерыва появлялись новые пьесы «Маркиз Мантуанский», «Франсесилья» («Французская булочка»), «Лекарство от невзгод» («Лекарство от невезения»), «Красавица, неудачно вышедшая замуж» («Неудачное замужество») и многие другие. Но вскоре и сама его жизнь как бы вписалась в замкнутый круг театральных перипетий, превратившись в одну из тех фарсовых интермедий, в которых повествуется о похождениях плутоватых молодцов и о их приключениях, интермедий, от которых публика приходила в дикий восторг в перерывах между комедиями.