Местом, где должны были пройти обряды посвящения, Лопе выбрал Толедо. Этот выбор был определен тем, что со многими священнослужителями города его связывали тесные узы дружбы. В особенности Лопе был дружен с архидиаконом кафедрального собора Толедо, а также с братом Альфонсо Мадридским, братом Франсиско де Осуной и с отцом Гранадой. Теперь, по прошествии времени, выбор Толедо представляется нам неким чудом, ниспосланным самим Провидением, так как если бы выбор был иным, мы бы практически ничего не знали о рукоположении Лопе. Оказавшись вдали от своего хозяина герцога Сесса, Лопе почувствовал себя обязанным держать его в курсе того, как проходит процесс его вступления в ряды духовенства, и этому обстоятельству мы сегодня обязаны наличием бесценной переписки, позволяющей проследить за тем, как Лопе шаг за шагом осуществлял свое намерение.
Итак, поэт прибыл в Толедо, имея при себе епископскую грамоту, разрешавшую получить рукоположение в другой епархии, то есть не в Мадриде. Он представился сначала дону Мельчору де Вера-и-Сорни, младшему епископу церкви-резиденции примаса Толедо, которого все называли епископом Троянским.
Процесс был тщательно и серьезно подготовлен. Обладая чинами в конгрегациях мирян, Лопе целиком отдал себя во власть епископа Троянского, даровавшего ему первый, самый младший сан духовенства, выбрив у него на макушке четыре пряди волос так, что на голове получился крест. Это был символический жест, которым он вводил Лопе в ряды духовенства. Отныне Лопе мог достичь и более высокого сана, и 15 марта 1614 года он стал подьячим, а уже 24 мая — дьяконом, о чем не замедлил сообщить герцогу, но на сей раз в его послании было больше раздражения, чем юмора. В качестве еще одного символического события он сообщает герцогу одну очень интересную деталь. Епископ Троянский, оказывается, довольно сурово отчитал Лопе за то, что он уклонился от исполнения последних предписаний синода, требовавших, чтобы рукополагаемый в сан священника сбрил усы. «Я вынужден был подчиниться не без глубокого сожаления, почти отчаяния, — пишет Лопе, — и я очень опасаюсь, что вы меня теперь не узнаете». Усы у Лопе отросли быстро, и больше никогда в жизни он с ними не расставался, как о том свидетельствуют все портреты, написанные после рукоположения, которыми мы располагаем.