Лошадь над городом

Вот и опять никак подала голос, поперхнулась на половине тонкого собачьего бреха рыжая. Лисы по балкам днем и ночью полюют, тащат из нор байбаков, лежат серые клочья шкурок по обочинам, около нор. И в третий раз крикнула — теперь еще ближе. Что-то непривычное, странное показалось в ее голосе солдату, решил привстать, наклонился вперед, оперся рукой о ружье, шапка качнулась, наползла на глаза. Из-за этого и не заметил, как сбоку метнулась, обходя его, тень. Уже стоя на ногах, продирая пальцами глаза, услышал за спиной чьи-то осторожные крадущиеся шаги, испуганно повернул, хотел выкрикнуть: «Хто таится?» — не успел, сильный удар — суковатой тяжелой дубиной бил нападавший — обрушился на голову. Смял шапку, с треском расселся череп, хрипя повалилось в дорожную пыль, в сухую траву тело.

И сразу возникли, заскользили со всех сторон, побежали пригибаясь тени, все ближе и ближе. Блеснул поднятый для удара топор, захрипел человек, захлебнулся кровью, грохнул пистолетный выстрел — успел-таки проснуться, вскочить сотник, но и того поймал на первом же вскрике казацкий нож. Страшен бой при свете, а в ночи — не приведи Господь! Кто свой, кто чужой? Кинется на тебя кто-то — черный, лица не разобрать. Что за одежда? Скорее тычь ему в грудь пику, вали в сторону, торопись пику вытащить, второй бежит. Кого свалил? Может, того, кто днем рядом с тобой шагал, грязь сапогом месил?

— Ах ты... Штоп тебе дух вон!

— Пошто ты меня, брат?

Захрипел.

— Дроби его!

— Сарынь, ко мне, живых не оставлять!

— Ножом его, ножом полосни. Для верности — не то уползет...

Забелел восточный край неба, стаяли звезды, всплыли окрест, как белужьи спины, холмы. Коричневая страшная дорога, вдоль нее — черные пятна, словно разбросал кто, уронил с телег тряпки. Между мертвыми телами холодно блеснет лезвие бердыша, тускло засветится ружейное дуло. За холмом лошадь заржала, откликнулась ей вторая, мягко застучали копыта, поднялась над дорогой, вынырнула из балки лошадиная голова, вторая, третья, — ведут лошадей под уздцы казаки. По лошадям и в путь. Куда дорогу держите, за кем идете? За Рыжим Тимохой, путем, который завещал увезенный в клетке в Москву атаман. Много клеток еще в Москве. Велика страна, много в ней стрелецких, рейтарских отрядов, солдатских полков. Сколько их? Тридесять на сто?

Кабы знать...

Присев, из-под руки смотрел вверх чернобородый солдат. На откосе у самого обрыва как огонек светилась белым жестяным куполом часовня. Около нее бегали людишки, катили какую-то бочку, ладили установить длинноствольную тонкую, к бревну притороченную пушку. Пушку подняли втроем, повернули дулом от реки, наклонились, стали ладить, подбивать под бревно каменья.

— Брать сейчас будем. Деваться им некуда, позади река, с обрыва лететь — костей не соберешь. Заходить с правой руки, с левой и в лоб. Как саблей махну, лезь на кручу! — крикнул молодой боярин.

Он только что пришел стругом с верховья, из-под самой Казани. Воевать до того не приходилось: разве что кулаками махал по малолетству да зимние городки с потешной стрельбой брал. Солдат под началом мало, но и казаков в часовне немного. Давно окружили главное атаманово войско на правом берегу, в тыл ему ударили немирные татары, много казачьих тел осталось лежать на песке, в речных плавнях, на луде. Атамана повезли на правеж, остались последние, рассеянные по берегам воровские отряды.

— Никак сам Рыжий там, — сказал чернобородый солдат, посмотрев из-под руки.

Воевода прикрикнул:

— Поговори! Место знай! Не то сейчас покажу, — и погрозил кулаком.

«Мотри как бы свово места не лишился, казак налетит, казаку теперь назад хода нет, он лютовать будет», — подумал солдат и полез по тропке. Вверх к часовне, там и залег у небольшого обрывчика. Дальше до самой часовни место ровное, будто и здесь наверху одна степь, будто нет рядом никакого обрыва, никакой реки.

Боярин сабельку вытащил, осмотрелся — все ли дишпозицию заняли? Пригибаясь, волоча ружья да сабли, солдаты с трех сторон стали сходиться, окружая полукольцом часовню. Около нее забегали казаки, закурился дымок, зажгли фитиль — глухо, словно пузырь со дна реки выскочил, бахнула пушка. Каменное ядро, воя, пронеслось над головами.

— Ништо, стрелки там никуда. Да и зелья у них мало.

«Ядер нет», — сообразил солдат, увидел, что отстает, и побежал. Около белой стены уже сошлись — там замелькали сабли, грохнул, разорвался в руках стрелявшего казака пистолет, казак закрыл руками глаза, завыл, повалился в траву.

Боярин, который бежал впереди, увидев ослепшего казака, остановился, ладил прицелиться в него, набежавший другой казак рубанул саблей по руке. Удар пришелся вскользь, пистолет вылетел, стукнул о камень. Казак замахнулся вдругорядь, молодой боярин пригнулся, закрыл руками голову.

«Порубит!» — успел подумать, чернобородый и, набегая на казака, ткнул его пикой в бок.

— Ах, вошь тебя, — просипел казак, заваливаясь на бок. — Братки!

На помощь ему никто не пришел.