Лошадиный остров

При доме была небольшая усадьба, обнесенная невысокой каменной стеной. Возле одного торца, над которым сохранился еще кусок кровли, густо разрослась крапива. На остальном пространстве вокруг дома зеленела коротенькая травка — ее прибивали к земле буйные соленые ветры. Бабушка вошла в проем, где когда-то были навешаны ворота, подошла к зияющей дверной раме. Остановилась на пороге и долго стояла так. Потом, как будто собравшись с духом, шагнула внутрь. Мы двинулись следом.

Бабушка вышла на середину большой комнаты, бывшей кухни, и взглянула вверх на обнаженные балки кровли, потом подошла к заросшему травой очагу. Под защитой каминной доски лавки у очага были чистые, кое-где уцелела побелка. Бабушка сделала еще один неторопливый шаг и опустилась на лавку.

«О господи, — подумал я, глядя, как взор ее блуждает по стенам ее бывшего жилища, — неужели она повредилась в уме? Как же мы не подумали, что это может случиться?»

Бабушка что-то тихо бормотала себе под нос. Я подошел поближе, хотел расслышать, что она говорит. Люк с Пэтом все еще стояли в дверях. Лицо Люка, худое, обветренное, было сейчас преисполнено жалости. У Пэта вид был испуганный.

— Вот в этом углу висел образок, перед ним — лампадка, — говорила бабушка. — Вон еще и гвоздь цел. Под образком тянулись полати, я на них спала. Все, бывало, уйдут, а я лежу одна. Тихо, лампадка тускло светит, в очаге догорает огонь. Как я любила все это! Выползет на теплую печку сверчок, заведет свою песню, я и засну под нее. Вот здесь стояла горка, — бабушка показала на противоположную стену. — У нас была самая красивая посуда на всем острове. Здесь у окна стоял стол. Сколько добрых караваев хлеба он помнил! Выну из печки каравай, поставлю на стол, а сама гляжу в окно, жду, когда наши вернутся с ловли. А вечерами какое бывало веселье! Играли, плясали, а уж как пели! О, какая это была прекрасная жизнь! Лучше нет на земле места!

Бабушка умолкла и ясными глазами посмотрела на нас.

— Не думайте, — сказала она, — я не сошла с ума. Наоборот. Все эти долгие годы я думала и думала о моем острове, так что даже стала сама сомневаться, уж не выдумала ли я этот волшебный остров. Пыталась иногда вспомнить что-нибудь плохое, чтобы разлюбить его, и никак не могла: все только вспоминались забавы, смех, песни, маленькие телята на солнечных лужайках, стройные красивые кони, лучезарные вечера на склонах гор, толстые куры, клюющие у порога зерно. Я думала, это какое-то наваждение, не может быть на земле такого прекрасного места, каким мне чудился Лошадиный остров. Вот почему я должна была еще раз его увидеть. Чтобы увериться, что есть на земле такое место. — Бабушка тихонько рассмеялась. — Да, есть. Мой родной остров.

Мы успокоились: у бабушки Конрой ум такой же ясный, как у нас всех. Люк сказал:

— Справедливые ваши слова, миссис Конрой, мадам. Как это горько уехать из такого чудесного места и больше никогда его не увидеть!

Бабушка медленно закивала. Ни я, ни Пэт не проронили ни слова. Как будто по мановению волшебной палочки, бурьян и крапива исчезли. Перед нами была уютная кухня: горка, резные лари, табуретки, маслобойка в углу, полати, освещенные пляшущим пламенем горящего торфа и слабым огоньком лампадки. Все это я так живо вообразил, что, взглянув вверх, ожидал увидеть над головой новые балки и пухлую соломенную крышу, готовую послужить нам на эту ночь кровом. Но увидел я только круглый шар луны и зеленоватое, все еще светлое вечернее небо, удивленно взиравшее на пробудившиеся руины. Бабушка сказала:

— Если бы кто нас сейчас увидел, решил бы, что все мы малость рехнулись, в прятки вздумали играть, на ночь глядя. — Она поднялась с лавки: — Я отдохнула и хорошо себя чувствую. Пора приниматься за дело.

Несмотря на эти храбрые слова, нам казалось, что, ступив на свой остров, бабушка уменьшилась ростом, стала еще более хрупкой. Идя к причалу, она оперлась на руку Люка. Мы были очень рады этому: она уже несколько раз споткнулась.

Чтобы поменьше утруждать бабушку, мы решили дойти до серебряной бухты на паруснике. Осадка у него мелкая, так что вытащить на песок его будет нетрудно. Не мешкая, мы поймаем вороную кобылу, погрузим ее на борт и под прикрытием темноты возьмем курс на песчаный пляж, куда нас с Пэтом выбросило вчера после шторма.

— У меня есть отличная сухая конюшня, — сказал Люк. — Старому ослу придется немного потесниться ради такой гостьи. А если ей будет зазорно стоять в его обществе, милости просим в дом. Я тоже могу потесниться.

Это было великодушное предложение. И мы от имени вороной кобылы горячо поблагодарили Люка.

— Я осведомлюсь у нее, какую пищу она предпочитает, — добавил Люк.

Прилив только что начался, и парусник уже поднялся на воде дюйма на два. Там, где мы с Пэтом ловили угрей, теперь расстилался мягкий песок, постепенно поглощаемый водой. Черные руины оттиснули на светлом небе замысловатый узор. Солнце село, сразу стало прохладно. Ветер, хоть и не сильный, свистел и завывал в дырявых парусах. Издалека донеслось заливчатое ржание. Бабушка, услыхав его, счастливо засмеялась.