Лощина

Пуаро наблюдал за ней. Что-то шевельнулось в его памяти… Гостиная леди Энкейтлл в день убийства… стопка фишек для бриджа… Железный столик в павильоне около бассейна и разговор инспектора с Гадженом.

– Это дерево вы нарисовали на вашей фишке во время игры в бридж.

– Да. – Генриетта вдруг заметила, что она делала. – Игдрасиль, мосье Пуаро. – Она засмеялась.

– Почему вы его так называете?

Генриетта рассказала, как родился Игдрасиль.

– Значит… когда вы задумываетесь и начинаете машинально рисовать… вы всегда рисуете Игдрасиль?

– Да. Странно, не правда ли?

– Здесь, на скамье… на фишке в субботу вечером… и в павильоне утром в воскресенье…

Рука, державшая карандаш, напряглась и замерла.

– В павильоне? – спросила Генриетта безразличным тоном.

– Да, на круглом железном столике.

– О, должно быть… в субботу после полудня.

– Нет, не в субботу после полудня. Когда Гаджен убрал бокалы из павильона около двенадцати часов в воскресенье, на столе не было никаких рисунков. Я спрашивал его, он помнит точно.

– Тогда, – она запнулась лишь на мгновение, – верно, в воскресенье после полудня.

Продолжая все так же любезно улыбаться, Пуаро покачал головой:

– И это едва ли. Все это время люди инспектора Грэйнджа были возле бассейна – фотографировали тело, доставали из воды револьвер. Они не уходили до темноты и обратили бы внимание на любого, кто зашел бы в павильон.

– Я вспомнила, – медленно сказала Генриетта, – я вышла одна довольно поздно вечером… после обеда…

– Люди не рисуют, задумавшись, в темноте, мисс Сэвернейк, – резко сказал Пуаро. – Вы хотите сказать, что отправились ночью в павильон, чтобы в кромешной тьме рисовать на столике дерево?

– Я говорю вам правду, – спокойно ответила Генриетта. – Естественно, вы не верите. У вас свое собственное мнение. Ну и что же вы думаете по этому поводу?

– Полагаю, что вы были в павильоне в воскресенье утром, после двенадцати часов, когда Гаджен уже унес бокалы из павильона. Что вы стояли у стола, наблюдая за кем-то или кого-то ожидая, и механически, вынув карандаш, нарисовали Игдрасиль, не замечая, что вы делаете.

– Я не была в павильоне в воскресенье утром. Я немного посидела на террасе, потом, взяв садовую корзинку, пошла к георгинам, срезала засохшие цветы и привела в порядок астры. А где-то в час пошла к бассейну. Я уже говорила об этом инспектору Грэйнджу. Я и близко не подходила к бассейну до часа дня, как раз когда был убит Джон.

– Это ваша версия, – сказал Пуаро, – но Игдрасиль, мадемуазель, свидетельствует против вас.

– Значит, я была в павильоне, и я убила Джона. Вы это имеете в виду?

– Вы были там, и вы убили Джона Кристоу, или вы были там и видели, кто убил доктора Кристоу, или кто-то другой был там, кто знал об Игдрасиле и специально нарисовал его на столе, чтобы бросить подозрение на вас.

Генриетта встала. Она обернулась к нему, вздернув подбородок.

– Вы все еще думаете, что я убила Джона Кристоу, и надеетесь, что можете доказать это. Ну так вот: вы никогда этого не докажете. Никогда!

– Вы считаете, что вы умнее меня?

– Не докажете! – повторила Генриетта и, повернувшись, ушла вниз по извилистой дорожке, ведущей к плавательному бассейну.

Глава 26

Инспектор Грэйндж зашел в «Тихую гавань» выпить чашечку чаю с Эркюлем Пуаро. Чай был именно такой, какого опасался Грэйндж: невероятно слабый и к тому же китайский.

«Эти иностранцы, – думал инспектор, – не умеют даже заварить чай… и научить их невозможно». Вообще-то ему было все равно. Он был в таком состоянии, когда каждая неприятная мелочь усугубляет и без того отвратительное настроение.

– Послезавтра повторное слушание, – сказал он, – а чего мы добились? Решительно ничего. Черт побери, должен же где-нибудь быть этот револьвер! Просто проклятущее место… десятки миль леса! Понадобится целая армия, чтобы обыскать все как следует. Все равно что иголка в стоге сена! Он может быть где угодно. Что ни говорите, но это факт – мы можем никогда его не найти.

– Вы его найдете, – доверительно сказал Пуаро.

– Да уж очень бы хотелось!

– Найдете, раньше или позже. Я бы даже сказал – скорее раньше. Еще чашечку?

– Не возражаю… нет-нет, кипятка не надо!

– Не слишком крепкий?

– О нет, не слишком!

Мрачно, мелкими глотками инспектор прихлебывал бледную, соломенного цвета жидкость.

– Из меня сделали шута, мосье Пуаро… Шута! Не могу понять этих людей. Они как будто помогают… Но все, что они говорят, уводит тебя прочь… какая-то погоня за химерами![77]

– Уводит прочь, – повторил Пуаро. В его глазах появилось выражение удивления. – Да, конечно! Прочь…

Инспектор продолжал изливать свои обиды:

– Хотя бы этот револьвер… В Кристоу стреляли (согласно медицинскому заключению) за одну-две минуты до вашего появления. У леди Энкейтлл в руках была корзинка яиц; у мисс Сэвернейк – садовая корзинка, полная срезанных сухих цветов, а на Эдварде Энкейтлле была свободная охотничья куртка с большими карманами, набитыми патронами. Каждый из них мог унести с собой револьвер. Около бассейна он спрятан не был… это исключается, мои люди прочесали это место.

Пуаро кивнул. Грэйндж продолжал: