Лоскутное одеяло

Вытянули из каждого несколько пенсов на венок и тронулись. Мы не отрываемся от окна, какие красивые улицы, площади... Наш гид - жирненькая старушка - говорит в микрофон:

- Вот мы едем сейчас на кладбище, где похоронен ваш Карл Маркс. Должна заметить, что место на кладбище в Англии стоит дорого, но его можно купить еще при жизни. Вот, например, я задумала...

- Ой, что это такое красивое? - кричим мы.

- Это? Памятник королеве Виктории. Так вот, я задумала продать свой скелет, а...

- Боже, что за интересная улица? - снова кричим мы.

- Это? Оксфорд-стрит. Но чтобы продать скелет, нужно уже сейчас сделать...

- А это что такое? - не унимаемся мы.

- Разве не видно? Это же Тауэр. Но вы не даете мне договорить - мне дочь советует не связываться со своим скелетом, а завещать анатомическому театру...

- Что за интересное здание? - не унимаемся мы.

- Ничего интересного - оперный театр. Ведь если я завещаю после смерти, предположим, свой мозг, то...

- Не надо, не надо, живите долго, только скажите, что это направо?

- Да Вестминстер, в конце концов! Одно дело мозг, а если еще и печень, то можно получить место на кладбище в Эттли, там много тени, и летом ...

- Неужели это Гайд-парк? Ведь мы угадали?

- Да, да, угадали. Но кладбище в Эттли не очень дорогое и можно отделаться продажей лишь... Стоп! Мы приехали.

С постными лицами направляемся к могиле, руководитель группы (стук-стук) идет с таким лицом, словно хоронит мать родную, вот-вот заплачет. А нас разбирает смех - за оградой кладбища, возле которой лежит "наш" Карл Маркс, строят дом и рабочие, увидев нас, стали мяукать и корчить рожи, хлопать себя по заднице и показывать язык - нам, пришедшим на дорогую могилу в неутешном горе! И это те рабочие, о которых так радел вождь в своем учении, а мы отдуваемся уже семьдесят лет! Какое злодейство!

[15 июня. За это время:

Весь май ездил по странам народной демократии - осмотр по фильму "Будущее планеты" по заказу Красного Креста.

Скоропостижно скончался Кармен, прямо во время работы. Мы осиротели на картине и вообще очень его жаль.

Я сдал (март) "На концерте Людмилы Зыкиной", ей понравилось.

Инна на Пицунде, мама в Болшево, Элик разводится с Зоей.]

Из письма Инны с Пицунды:

..."Вечером отплясывали в баре. Элик пел в микрофон "Анну Каренину" и "Мадам Анжу". Нина очень злилась - "Зачем ему, крупному режиссеру, зарабатывать себе популярность таким дешевым способом?" Но ему ни слова не говорит, она ему подлинная раба. Меня беспокоит это, так как ему хочется лежать на солнце и она лежит рядом с ним. А когда я ее зову в тень, он не понимает и говорит: "Отстань от нее, она уже загорела и уже не обгорит!" Как будто в этом дело".

12 мая Л.Ю. сломала шейку бедра. Она упала возле кровати. В гипс ее не положили, штифт тоже не сделали. Нужно лежать на спине. Она пила мумие, надувала мячик (против отека легких). Вскоре мы перевезли ее на дачу, в Переделкино. Там было просторнее, свежий воздух, густо цвела сирень. В городе ее ежедневно два раза обтирали этиловым спиртом - сначала Инна и домработница Ольга Алексеевна, а после переезда в Переделкино только О.А.

В Переделкино ей стало несколько лучше, сначала (не дожидаясь положенных трех месяцев) ее стали сажать в постели, спустив ноги. Потом ее стали поднимать. Она как бы стояла, но сил самостоятельно стоять у нее не было. Ее пытались даже водить, очень-очень поддерживая, но сама она не могла ступить ни шагу. Затем приспособили кресло на колесах и пару раз вывозили на террасу. И все это на месяц-полтора раньше обычного в таких случаях срока. За это время вышла в Италии книга ее воспоминаний "Лиля Брик. С Маяковским". Ей ее прислали с кипой рецензий. Весь первый тираж разошелся, печатают второй. Книга стала бестселлером.

Потом в Переделкино приехала Рита Райт, вернувшись из Стокгольма. Она рассказала, что прочла рукопись Анн Чартерс, которую та написала про Л.Ю., и исправила в ней какие-то неточности и ляпсусы.

В общем, положительные события. И все-таки она слабо радовалась этому, была грустна, молчалива, безучастна.

Я думаю, она была подавлена тем, что прошло два с половиной месяца, а она так же беспомощна, так же зависит от окружающих, что она сама не может повернуться в кровати и надо звать Ольгу Алексеевну.

И еще (я думаю) она казнилась тем, что в тягость окружающим, главным образом В.А., который физически в свои семьдесят пять лет не мог ее ни повернуть, ни поднять. Хотя никто не давал ей повода так думать - уход за ней был идеальным и безотказным. Выглядела она очень ослабевшей, сильно похудела, но всегда была подкрашена (какого труда ей это ни стоило) и страдала, что не может вымыть и покрасить голову.

Был последний месяц лета, когда неизменно желтело и краснело кленовое дерево, рядышком, за забором Бориса Пастернака. Днем бывало спокойно, люди не приезжали без ее разрешения. Она подремывала, листала книги, вспоминала.

"Знаешь, - сказала она мне как-то, - я теперь время от времени влюбляюсь в разные стихи Володи. Иногда они мне снятся. Иногда снятся чужие стихи. Но Маяковский - каждый день. Сегодня вот это: