Ловец бабочек. Мотыльки

Или про нервическое расстройство супруги, которой мерещились то воры, то упыри, то еще какая блажь?

— А хочешь? — он вытер заплаканное лицо ошметком дорогой гардины, — мы тебе гарнитур купим новый? Топазовый?

— Да? — в глазах ее мелькнула искра интереса, но впрочем, быстро погасла.

Разве какой-то гарнитур мог спасти ее от позора?

— Или… — пан Ошуйский призадумался. — Или вот книгу издадим? С твоими стихами?

Он прикинул, что выйдет сие даже дешевле топазового гарнитуру.

— К-книгу? — тихо переспросила панна Ошуйская, светлея лицом.

— Книгу. На хорошей бумаге, этаким дамским альбомом… картинок там побольше… — пан Ошуйский погладил супругу по волосам, а руку тихонько вытер о ночную сорочку. Волосы панна Ошуйская натерла смесью из касторового масла и барсучьего жира, для росту и блеска, о чем в порыве вдохновения успела позабыть.

Напоминать об этой мелочи пан Ошуйский не стал.

— Тогда… — она еще раз всхлипнула и прижалась к мужу, который, во-первых, был рядом, в отличие от всяких там упырей, убоявшихся такой безделицы, как маска для лица, во-вторых, был теплым, а из окна сквозило. — Тогда мне нужно будет отобрать лучшие из творений… или вот… я решила написать поэму!

— Напиши…

— Чтоб про любовь… а еще про то, как она ему призналась в любви, но он ее отверг… и потом, годы спустя, встретил вновь и пожалел, понял, что всегда любил ее и только ее…

Пан Ошуйский только вздохнул.

…а все одно дешевле гарнитуру выйдет. И жене в радость. Что еще надобно?

Разве что окно застеклить.

[1] Дача — воровская добыча, жарг., прим. авт.

[2] Воры, разбойники, жарг.

[3] Сделать начисто — убить, жарг.

[4] Скупщик краденого

[5] Ставить банки — избить, жарг.

[6] Обычный человек.

[7] Проститутка

[8] Авторитетный вор

Глава 7. В которой неожиданно воскресает чужая любовь

А счастье было так возможно. И так возможно. И вот так…

…размышления о жизни и творчестве пана Пискунчика, уездного живописца и большого сластолюбца, что весьма огорчало честную его супругу, женщину крайне строгих правил и крепких кулаков.

Домой Себастьян вернулся ближе к рассвету.

Он был бодр.

Зол.

И весел, хотя для веселья, если разобраться, не было ни малейшего поводу. Взлетевши по стене — крылья только хлопнули, помогая удержать равновесие, он забрался на балкончик, а уж с него — в комнату, надеясь все ж на пару часов здорового и крепкого сна.

Он, содравши ошметки рубашки, скинув изгвазданные ботинки, которые вряд ли подлежали восстановлению, рухнул в постель, чтобы…

…визг оглушил.

А чувствительный пинок по ребрам заставил задуматься, в ту ли постель он рухнул.

— Ты… — Ольгерда выдохнула. — Иржена милосердная, это ты…

— Я, — Себастьян дернул одеяло. — Всего-навсего…

Одеяло не отдали.

Ольгерда решительно натянула его по самую шею и недовольно произнесла:

— Между прочим, у тебя прохладно. Не понимаю, почему ты ютишься в этой убогой квартирке, неужели нельзя найти что получше?

— Между прочим, я тебя не приглашал.

Она надула губки и приспустила одеяло, показав округлое плечико с полоской алого кружева.

— Ты еще дуешься?

— Ольгерда…

— Я понимаю, ты приревновал меня, — она опустила одеяло еще ниже. Кружева стало больше.

Надо же, это Себастьян еще не видел.

— Но пойми, он для меня ничего не значит… меня огорчили наша ссора и твоя холодность… и тут этот купец… и конечно, я подумала, что…

— Что не стоит упускать подходящий случай?

Она фыркнула и, бросив одеяло — вид на бюст и алое кружево был чудесен, но Себастьян слишком устал, чтобы и вправду впечатлиться.

Он забрался на кровать и лег, скрестивши руки на груди.

Ольгерда молчала.

И молчала.

И молчание становилось все более напряженным.

— Что ты делаешь? — нервно поинтересовалась она, вовсе скидывая одеяло.

И ножку поверх него положила, в чулочке алом. С подвязочкой.

Себастьяна, впрочем, в данный конкретный момент куда больше интересовала не подвязочка с чулочком, и не ножка, но нагретое Ольгердой одеяло, которое он, улучив момент, и утащил, чтобы завернуться в него, словно в кокон.

— Себастьян!

— Сплю я, — ответил он, не открывая глаз.

— Сейчас?

— Ага…

— Я к тебе пришла, а ты… ты спишь?

— Я тебя, к слову, не звал…

Ольгерда засопела. Выразительно так засопела, испытывая преогромное желание ткнуть это черствое существо каблуком…

— Кстати, — существо приоткрыло глаз, — обувь обычно снимают…

— Это особые туфли, — Ольгерда вытянул ножку и провела пальчиком по золотистому узору на чулке. — Разве тебе не нравятся.

Тонкий каблучок блеснул в лунном свете. Кованый носочек… этаким и ребро, пиная, проломить недолго.

— Нет, — Себастьян повернулся на бок. — Мне сейчас подушка нравится.

— Не будь букой, — Ольгерда прижалась к ватному кокону и сделала попытку его обнять. — Себастьянушка…

Она дыхнула духами в самое ухо, отчего стало щекотно и еще неприятно.

И Себастьян вынужден был признать — спать ему не позволят.

Он сел.