Ловец человеков

– Понимаешь, княже, всю ордынскую замятню он у фрязей постоянно серебро брал, возами, чтобы наемников собрать в свое войско. Мурзы и сеиты со своими казаками не шибко-то хотели друг с дружкой воевать. Вот он и греб в свое войско всех, до кого рука дотянется: с Кавказа, с Молдавии, с Литвы. Весь юг Крыма от гор до моря фрягам в залог отдал. А те ему на поход в Москву две сотни фряжских лыцарей навербовали – кони, и те в броне, да четыре тыщи пеших пикинеров с арбалетчиками из Генуи. А Кият их всех в том бою с москалями у Непрядвы и положил ровненько. И чтобы земли в Крыму не отдавать потом, его и отравили купцы из Кафы.

– А что генуэзцы в той Москве забыли? – Я примерно представлял, что забыли, но хотелось услышать автохтонную версию.

– Торговый путь по Дону. Меховой путь. Их всего два. Один в Новом городе Волховском, другой в Москве начинается. Меха, воск, пенька. И главное – ревень сушеный, чтобы моряки запорами не маялись на солонине с сухарями. Вот этот меховой путь, который сурожане держали, фряги хотели под себя подгрести. Не вышло. А крымский берег так у них и остался.

– Не остался. Его турки под себя подгребли. Нет там больше генуэзцев. И хан крымский – теперь вассал падишаха в Истамбуле. С его рук ест. С его фирманом на стол садится.

Грицко широко перекрестился и молвил:

– Верно дед мой гутарил: Бог долго терпит да больно бьет!

– Ты так мне и не сказал, как Мамаи стали Глинскими.

– Ну так слухай, княже. Бий Мансур Киятович Мамай, сделавшись совсем независимым государем, сам стал дружить с Литвой против Орды и детям то же заповедал. Через двадцать лет по смерти хана Кията, когда Тохтамыша выгнал с Орды хан Култуг, Тохтамыш к Витовту в Литву сбежал, получив от великого князя на кормление Киев. Тогда наша тьма с литвой, ляхами, татарами Тохтамыша с киянами, да божиими лыцарями из Пруссии схлестнулись на речке Ворксле с Ордой. Командовал всеми изгой Боброк Волынец, тот, что войско хана Мамая на Непрядве разбил. В этом же сражении Боброка убили, в самом начале схватки, а князь великий Витовт не справился, и побил его хан Култуг. Крепко побил. Едигей к нему с подмогой подоспел. Первыми побежали с поля боя божии лыцари, за ними и все полсотни литовских и русских князей с дружинами утекли, кого не убили. С раненым великим князем только наши казаки и остались. И вывели того в безопасное место. Тогда бию нашему Александру Мамаю, сыну Мансура Кията, Витовт в благодарность за спасение дал в удел местечко Глину и часть Черниговщины. И признал тогда бий Олекса Витовта «старшим братом» своим «в отца место». С тех пор и стал писаться он в грамотах как князь Глинский. Ну а мы, все остальные Мамаи, так Мамаями и остались. Так что недолго наше государство незалежности радовалось. Да и не выжить нам одним было после такого разгрома. Култуг до Киева все разорил.

– Шибко по дому скучаешь?

– Не то слово, княже; тоскую.

Тут его глаза слегка замутнели.

– А все ж красива она была, як зорька ясная…

– Кто? – не понял я такого резкого перехода от геополитики к красоте.

– Ганна. Дочка осадчего войта. Меня с нее братья ейные сняли на сеновале, в самый сладкий наш миг. Побить меня хотели – женись, мол, коли девку спортил. Четверо их у нее, братьев-то… Отбился… Да убегая, мотней за плетень зацепился и об землю ушибся. С меня дух вон, воны меня тут и словили. Старикам нашим на майдане меня представили с той же песней: или пусть женится, или к старосте на суд. Дюже подняться хотели: были крепаками, а станут родней подханку. Вот сестру свою сами мне и подсунули. А мне тогда было… Ну, как тебе сейчас – пятнадцать. Как нюхнул бабью промежность, так и мозги вон… Один звон в голове. А тут еще девка сама ластится…

Смеется Гриць заразительно, покачивая бритой головой.

– Ты смотри, Гриня, на моих землях не озоруй, – предупредил я его. – В каждом городе бордель есть с непотребными девками. И стоит это удовольствие недорого. Так что к честным женщинам не лезь. Народ тут горячий, ревнивый, под руку и убить могут. И будут в своем праве. Даже к женитьбе принуждать не будут. Ты в этом вопросе Микала держись – он ходок по бабам уже опытный. Знает, что можно, а чего нельзя.

– Дякую за мудрость вашу, твое высочество.

– Ладно тебе дякать. Одна, Гриць, дяка, что за рыбу, что за рака. Лучше расскажи, что дальше было с той Ганной. Интересно же…

– Та ни что… С поруба, куда меня до суда засадили, я втик. Седмицу в плавнях рыбалил, потом с дядьями и брательниками на Дон ушли. С тамошними черкасами в набег поплыли до Анатолии. Далее ты все знаешь.

– Ну так что решил? До весны мне служишь?

– А в чем службица-то? Мне не всякая служба в почет, не во гнев твоему высочеству будет сказано.

– А на кого пальцем покажу – тому голову с плеч. Вот и вся служба.

– А бабы будут?

– Будут тебе бабы, – усмехнулся я, – хоть без шахны, да работящие.

– Откуда, княже, так на руськой мове балакать умеешь? Любопытно мне.

– А я много языков знаю. Таков царский удел, – ушел я в несознанку. – Служить будешь?

– А корабелю дашь? Из милости.

– Все дам. И коня милостивого, и саблю, и шапку каракулевую, – смеюсь.