Ловец эмоций

– Странный вопрос. Врач не должен испытывать угрызения совести по этому поводу, если он убежден, что это пойдет пациенту только на пользу. И не перечесть, сколько было подобных ситуаций. Подчас надежда включает у тяжелобольного неопознанные наукой физиологические резервы, в сравнении с которыми любые чудодейственные лекарства – просто ничто. А то скажешь правду, глядишь, размякнет. Пациент должен верить в позитивность намерений врача, его рекомендациям и, как результат, ощущать целительный процесс, происходящий в определенной части его тела. В противном случае между пациентом и его здоровьем могут начаться нежелательные трения. Весьма нежелательные, а, возможно, и трагические.

– Значит, вы считаете, что такой обман допустим? И даже оправдан? – не унимался Денис.

– Разве это можно назвать обманом? – Левинский скрестил руки на груди. – Нет, это просто умалчивание, рождающее в больном веру в выздоровление. Ведь что такое обман? Обман подразумевает получение для лжеца какой-то выгоды. Какая же выгода для врача в таком случае? Никакая. Он только охраняет нервную систему подопечного от ураганных эмоций. А вы говорите: «угрызения совести». Вот если допущена врачебная ошибка, тогда, действительно, совесть может так загрызть, что … – доктор вздохнул.

– Но не каждому больному умалчивание пойдет на пользу, – осторожно предположил Денис. – Некоторые, узнав правду о себе, захотели бы успеть завершить какие-то дела, уладить вопросы наследства, помириться с родственниками … Да мало ли что еще.

– Есть, конечно, сильные, мужественные личности, – Левинский склонил голову к правому плечу, – хотя неизвестно, как бы они повели себя, узнав, что им осталось совсем немного. Некоторые готовы обманываться и видят в том успокоение. У некоторых больных увядание протекает медленно, и вкус жизни держится у них годами. У других оно происходит быстро. Последнее дело, когда пациент разуверится в слове врача. Он должен испытывать потребность в ободряющем слове лекаря. Кстати, мне нравится это утерянное слово «лекарь». Очень уважаемое было слово. Ле-ка-рь, – с удовольствием протянул он.

– И все же … – Денис попытался вставить слово.

– Никаких «все же»! – спокойным, но твердым тоном прервал его доктор. – Я делаю то единственное, что умею, что, надеюсь, буду делать всю свою жизнь. И даже если не говорю больному всю правду, пусть так, то я знаю, что тем самым помогаю ему оттянуть миг, когда на его гроб будет брошен ком сырой земли. Подчас и сам удивляюсь, насколько долго некоторым удается оттянуть этот миг. Кстати, что это вы завели шарманку на эту тему?

– А что, сосед мой, полковник, совсем так плох? – вопросом на вопрос неожиданно ответил Денис. И спросил именно то, что, только набравшись храбрости, не мог спросить ранее.

– Что-о? – брови Левинского медленно поднялись и застыли в этом положении на несколько секунд. Складывалось впечатление, что вопрос этот застал его врасплох, и он не сразу находил, что ответить. – Что за чушь? Кто … гм-м … кто это сморозил? – раздраженно повышенным тоном выразил неудовольствие он, при этом руки его взметнулись вверх и резко упали. – Медсестры что ли … э-э … языками чешут?

Повышенный тон, нарушение связности речи, манипуляции руками – все это представляло резкий контраст с уверенным, рассудительным профессором. Словом, он сделался на короткое время сам на себя не похож.

– Нет, – поспешил разуверить его Денис, – я об этом сам догадываюсь. По тому как вы общаетесь с ним при обходе – по-другому общаетесь, не как с другими, по … по вибрациям в моей голове.

– Тьфу ты! Он опять за свое, – Левинский крепко хлопнул в ладоши, сжал губы, отвел взгляд в сторону, но тут же неискренне улыбнулся и уже спокойно продолжил. – Очень прошу вас оставить эти нелепые предположения. Полковник этот еще всех нас переживет. Все у него в порядке. И ни что ему не угрожает. Лучше следите за своим режимом и не досаждайте глупостями ни меня, ни тем более больных.