Ловец огней на звездном поле

Я понял это по тому, что начал цукать некоторых своих товарищей (доматываться звучит грубо, но более точно). Объяснить, почему я так поступал, я сейчас не могу. Должно быть, дело в том, что я оказался как бы посередине между вожаками и мелюзгой, поэтому, когда старшие гнобили меня, я начинал утверждаться за счет младших. Об этом я сожалею до сих пор. А ведь еще тогда отец и мать пытались мне что-то объяснить – втолковать, что надо делиться, что нужно любить ближнего, как самого себя, но мне, по-видимому, этой любви как раз и недоставало.

Однажды я вернулся из школы домой, бросил учебники в своей комнате, наскоро перекусил и, оседлав велосипед, помчался на бульвар Сан-Марко, чтобы встретиться там с моими друзьями. Я проехал по Арбор-лейн, пересек Сорренто-роуд и оказался на Балис-Плейс – в том месте, где эта улица пересекается с бульваром Сан-Марко. На аллее за кинотеатром меня остановил какой-то парень, которого я не знал и никогда не видел. Мне он показался достаточно симпатичным, во всяком случае, улыбка у него была хорошая, к тому же он носил дырявые кроссовки, что почему-то сразу меня к нему расположило. Держась за руль моего велосипеда, парень предложил рассказать мне несколько анекдотов, поэтому пару минут мы мирно беседовали. Потом он попросил у меня покататься.

Буквально за неделю до этого я сильно обидел одного своего приятеля. Подробности этого случая сейчас уже изгладились из моей памяти, но, если постараться, я, пожалуй, все же смог бы припомнить одну-две неприглядные детали. И вот когда этот парень в дырявых кроссовках попросил у меня позволения покататься на моем велике, у меня в голове словно лампочка погасла. «Эй, – сказал я себе, – разве не об этом постоянно твердят тебе родители? Вот она – возможность проявить щедрость и любовь к этому парню в дырявых кроссовках, которого я даже не знаю! Пожалуй, подобный поступок мог бы принести мне дополнительные очки! Эх, и почему подобные вещи происходят именно тогда, когда они меня не видят?» И, соскочив с велосипеда, я сказал: «Конечно, катайся, но только здесь, рядом». И я показал пальцем, где он должен кататься.

Парень сел на велосипед и просиял так, словно я дал ему одновременно «Мунпай» и ар-си-колу. Он сделал пару кругов вокруг меня, потом – довольно неуверенно – попытался прокатиться на заднем колесе, и я сказал: «Хочешь, я покажу тебе, как это делается?» Я был уверен – Бог очень обрадуется, когда увидит, какой я добрый и бескорыстный. В ту минуту я не сомневался – я только что перевернул новую страницу своей жизни и отныне мой путь будет честным и прямым. Честное скаутское, в эти минуты я был так счастлив, как, наверное, не был еще никогда в жизни!

Тем временем парень сделал вокруг меня еще один круг – несколько более широкий. Он заехал на грунтовую дорожку и сказал что-то насчет того, как ему нравятся шины с большими грунтозацепами. «Да, они действительно проедут по любой грязи», – ответил я, и парень сделал еще один круг. Теперь он улыбался еще шире, – я видел, как сверкают его зубы и был уверен, что Небо тоже улыбается, глядя на нас. А еще через мгновение он вдруг поднялся на педалях как заправский велогонщик-экстремал и… исчез вдали. Больше я его не видел.

Еще несколько минут я стоял на том же самом месте, глядя на пустую дорогу. Потом я дошел до конца аллеи, думая, что, быть может, парень пришел в такой восторг, что заехал немного дальше, чем я ему разрешил. Потом… даже не знаю, сколько времени я простоял на этой узенькой улочке…

Домой я вернулся в слезах, не в силах поднять глаза. Как я все объясню родителям? Мама увидела меня еще издалека и сразу поняла, что со мной что-то неладно. «Что случилось?» – спросила она, но я плакал так сильно, что не мог ничего ей ответить. Войдя в дом, я поднялся к себе в комнату и сел на стул, а горькие, злые слезы продолжали катиться по моему лицу. Плечи мои тряслись, из носа текло, и я вытирал его рукавом, воздуха не хватало, и я никак не мог отдышаться.

Я никак не мог понять – почему?

Почему?!

Я все сидел на стуле и просил Бога помочь мне простить этого мальчишку. Я знал, что должен его простить, но сам я бы этого сделать никогда не смог. Потом мама стала молиться за душу этого парня, на которую в ту минуту мне было наплевать (хотя потом я часто думал, что молиться за него было, скорее всего, правильно), а под конец попросила у Бога новый велосипед для меня, что было очень неплохо, поскольку мне казалось – к маме Бог прислушается скорее, чем ко мне.

Когда вечером вернулся домой отец, мама все ему рассказала, и я увидел на его лице боль. Не гнев, как если бы он сердился на меня или на того парня, а именно боль – глубокую родительскую боль за своего сына. Если у вас есть дети, вы знаете, о чем я говорю. Той ночью, уже лежа в постели, я просил Бога покарать вора. Мне хотелось, чтобы он как можно скорее оказался в аду – в самом жарком его месте.