Ловец снов

Генри воображал, что она позволила Даддитсу уехать, потому что, как они верили, будущее всего мира зависело от того, найдут ли они Джоунси и как быстро. Но это не так. Она отпустила Даддитса потому, что ОН так захотел. Умирающие получают в подарок бейсболки с автографами; умирающие также имеют право поехать в путешествие со своими друзьями.

Но как это тяжело.

Как тяжело терять его.

Она поднесла к лицу стопку его футболок, чтобы не видеть этой смятой постели, и вдохнула его запах: шампунь «Джонсон», мыло «Дайал», и сильнее всего, хуже всего крем с арникой, которым она растирала его спину и ноги, когда они болели.

Не помня себя от отчаяния, она попыталась проникнуть в сознание сына, найти его вместе с теми двумя, которые пришли в ночи, как мертвые, и увели его, но так и не смогла.

Он заблокировался от меня,

подумала она. За долгие годы они привыкли к телепатическому общению, возможно, совсем немного отличающемуся от того, каким владеют почти все матери особых детей (она столько раз слышала слово «контакт» на тех собраниях группы поддержки, которые посещала вместе с Элфи), но теперь все исчезло. Даддитс отгородился от нее, а это означало, что должно случиться что-то ужасное.

Он знал.

Все еще прижимая к лицу футболки и вдыхая его запах, Роберта снова заплакала.

17

Курц был в порядке (в относительном, конечно) до тех пор, пока в мрачном утреннем свете не замелькали яркие синие вспышки проблесковых маячков патрульных машин. Поперек дороги, как мертвый динозавр, валялся трактор с прицепом. Закутанный до ушей полицейский сделал им знак свернуть к съезду с шоссе.

– Блядство! – выплюнул Курц, подавив желание выхватить пистолет и открыть пальбу. Он понимал, что это самоубийство: полицейских было не меньше дюжины, но все равно испытывал жгучую, почти неконтролируемую потребность. Они были так близки к цели, клянусь ранами Христа распятого!

И такая осечка. – Блядство, блядство, блядство!

– Что делать, босс? – бесстрастно осведомился Фредди, кладя тем не менее на колени автомат. – Если я прижму их, мы сможем объехать справа. Минута, не больше.

И снова Курц с трудом унял порыв приказать: «Да, Фредди, давай напролом, и если кто-то из синебрюхих попробует пасть разинуть, выпусти ему кишки».

Фредди мог прорваться… а мог и не прорваться. Курц уже понял, что как водитель он немногого стоит. Подобно большинству пилотов, Фредди самоуверенно считал, что небесный транспорт ничем не отличается от наземного. Если они даже и проскочат, все равно поднимется шум. А это совсем нежелательно, после того как Генерал-Трусливая-Жопа – Рэндалл – приказал свертывать операцию. Его мандат на вседозволенность ликвидирован вместе с индульгенцией. И теперь Курц предоставлен себе. Одинокий борец за справедливость.

Ничего, будем действовать по-умному, подумал он. Недаром мне платили большие баксы за мои мозги.

– Будь хорошим мальчиком и сворачивай, куда тебе показали, – вслух произнес он. – Помаши ему ручкой, выставь большие пальцы, сделай вид, что ты в полном восторге. Продолжай ехать к югу и возвращайся на шоссе при первой возможности. Господь любит неудачников. – Он наклонился к Фредди, достаточно близко, чтобы увидеть белеющий пух в его правом ухе, и прошептал, как пылкий любовник: – Но если подведешь нас, паренек, я сам влеплю тебе пулю в затылок. – И коснувшись того места, где мягкая шея соединяется с твердым черепом, уточнил: – Прямо сюда.

Неподвижное, деревянно-индейское лицо Фредди не дрогнуло.

– Да, босс.

Курц, кивнув, схватил почти бесчувственного Перлмуттера за плечи и тряс, пока веки не дрогнули.

– Оставь меня в покое. Спать хочется.

Курц приставил дуло пистолета к спине бывшего адъютанта.

– Не выйдет. Проснись и улыбнись, дружище. Небольшой брифинг.

Перли застонал, но все же сел прямее и едва открыл рот, как оттуда вылетел зуб и упал на куртку. По мнению Курца, зуб был совершенно здоровым. «Смотри, ма, ни одной дырочки».

Перли подтвердил, что Оуэн и его новый приятель пока еще в Дерри. Прекрасно. Мням-мням. Ровно через четверть часа Фредди вырулил на шоссе по занесенному снегом пандусу. Поворот двадцать восемь, всего в одном перекрестке от цели, но и до него еще миля, не меньше.

– Они снова в пути, – неожиданно объявил Перлмуттер, еле ворочая языком.

– Черт бы все это побрал! – взорвался Курц вне себя от ярости, болезненной, бессильной ярости на Оуэна Андерхилла, ставшего для него символом провала всей несчастной, изначально обреченной операции.

Перли опять застонал: глухой, полный отчаяния звук. Живот снова стал расти. Он стискивал его, потея и извиваясь. Обычно невыразительное лицо, сейчас искаженное болью, стало почти прекрасным.

Он вновь разразился вонючими газами, и этот ужас длился вечность. Курц почему-то вспомнил о той ерунде, которую они мастерили в летнем лагере из консервных банок и навощенной бечевки. Стоило тронуть одну, как раздавался оглушительный звон. Они называли их трещотками.