Ловкачи

— Нет, он выедет только завтра, — уже добродушнее и, главное, словоохотливее сообщила известная солистка загородного русского хора. Ей самой смертельно хотелось поскорее все рассказать, и она предложила Хмурову зайти в ее купе поболтать.

Столь желанный случай развлечения сам таки навернулся. Едва они уселись друг против друга на бархатных диванах, как Хмуров спросил:

— Но где же вы на вокзале были до отхода поезда, что я Вас не видал?

— Так слушайте же.

Она была рада поболтать в пути, да еще с красавцем.

— Хотя вы у меня сами никогда не бывали, — сказала она, — но от общих знакомых, от Сергей Сергеевича Огрызкова, наконец, давно слышали и знаете, кто заботится обо мне…

— Как же, как же!

— Мой, так сказать, супруг в то же время состоит и моим хозяином, так как служу я у него, — продолжала она. — Теперь он задумал в своем учреждении большие перемены и для идеи, то есть с целью перенять что-нибудь полезное или любопытное, решил объездить главные города Европы, а чтобы самому там не было скучно, берет меня с собою. Вот вам и вся история.

— Кто же вас провожал на вокзал? Я никого не видал.

— У нас условие такое было, чтобы никто ничего не знал. Мой-то мне напрямки запретил даже ближайшим подругам говорить правду, куда именно я еду, и все у нас в хоре да и знакомые по Москве думают, что я к себе на родину уехала.

— Понимаю, — сказал Хмуров многозначительно. — Это ваш из предосторожности все придумал, чтобы и с вами не разлучаться и в то же время подозрения ни в ком не вызвать. Хитро.

Они оба рассмеялись.

— Ну а как же, — спросил он еще, — вы устроитесь? Прямо за границу махнете или где в пути его поджидать станете?

— Мы так условились, что я в Варшаве на сутки остановлюсь. Он даже дал мне адрес какой-то гостиницы, да названье трудное, я не помню. Подождите, у меня записано.

Она достала портмоне и передала ему клочок бумажки.

— "Маренжа", — сказал он. — Как же, слыхал.

И сейчас у него мелькнула мысль в голове, которая заставила его улыбнуться. Ему стало веселее. Он задался мыслью завести с Марфой Николаевной дорожную интрижку или пофлиртировать с нею хоть всласть, если почему-либо она отнесется к его искательствам слишком строго.

Все уменье Ивана Александровича побеждать женщин заключалось в понимании, о чем с каждой из них следовало говорить.

Конечно, во многом ему помогала его действительно выдающаяся красота. Но и помимо нее он был великим мастером своего дела. Он как-то сразу умел проникать в самую глубь женской души и прекрасно усваивал с любой из них наиболее к ней именно подходящий тон.

Конечно, для особы вроде Марфы Николаевны все эти познания женского сердца могли бы, пожалуй, и отсутствовать, ничуть не умаляя шансов на успех, но и мешать они не должны были.

Давно еще приметила хористка красавца при его посещениях загородного веселого уголка, в котором она неизменно распевала свои романсы и даже куплеты.

Ни разу не выказал он поползновения победить ее готовое к подчинению сердце, и, быть может, это-то еще более разжигало в Марфе Николаевне желание ему понравиться.

Она ненавидела венгерку, привлекавшую в их ресторане внимание Ивана Александровича, но ничего не могла поделать потому уже, что с ней самой он только вскользь здоровался и редко когда говорил.

Вдруг совершенно нежданно и негаданно он оказывается ее спутником в долгой дороге до Варшавы. При подобных условиях не требовалось особенных усилий со стороны Хмурова для одержания победы.

Тем не менее она просила его только об одном:

— Подарите мне сутки, всего одни сутки в Варшаве! Я свободна и хочу вполне воспользоваться этими двадцатью четырьмя часами.

А он думал про себя: "Гостиница "Маренжа" в уединенном месте, никто из тех, кого он в Варшаве знает, ее не посещает. К тому же поезд прибудет вечером; можно проехать незамеченным, пробыть там сутки и вечером же от нее, перед тем как на другой день прибудет из Москвы ее покровитель и друг, уехать на Венский вокзал. Куда ни шло! Рискну".

Но чтобы увеличить степень желания, он уверял, что сделать это ему никак нельзя, и заставлял себя упрашивать, уговаривать.

Самого же себя он тайно подбадривал и говорил, что никто в Варшаве, по правде-то сказать, ему ничего сделать не может. За бриллианты он выдал вполне правильный вексель на срок, а не похитил их. Иных долгов в Варшаве он не оставил. Что же касается Брончи Сомжицкой, то надо допустить особенную, почти сверхъестественную случайность, чтобы она встретила его как раз на пути с вокзала в гостиницу "Маренжа" или оттуда на Венский вокзал.