Ловушка для Горби

«Мой дорогой, мой дорогой Майкл!

Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых. Из всех видов самоубийств я выбрала самый простой — я отравлюсь газом. Говорят, это не очень уродует лицо. И если ты меня простишь, тебе не будет противно поцеловать меня на прощанье.

Дело в том, что я предала тебя. Ты не оставлял свою квартиру открытой в ту ночь. Ее открыли сотрудники КГБ. Клянусь тебе перед смертью, что никогда до этого я не имела с ними никакого дела. Но в ту ночь они приехали за мной на квартиру моих родителей, подняли меня с постели и отвезли в КГБ к генералу Митрохину. Остальное ты можешь и сам представить. Им нужно было то письмо, которое ты привез из-за границы. Пока ты спал, я нашла его в кармане твоего пиджака, вынесла им на лестничную площадку, а через две минуты они вернули мне его в таком виде, словно и не открывали. Вот и все. Я не знаю, насколько это важное письмо, но думаю, что важное, если ради него в два часа ночи со мной разговаривал сам Председатель КГБ. Он сказал, что речь идет о безопасности нашей страны, о судьбе России, и я, как русская, обязана это сделать, даже если я люблю тебя больше жизни. Наверное, он прав — ведь я сделала это!

Но я предала тебя! И боюсь, что ради России, ради моей Родины я могу это сделать еще не раз. Но я не хочу! Я люблю тебя. Я люблю тебя! Поэтому у меня нет выхода…

Прощай. И, если сможешь, — прости свою „Белоснежку“.

Твоя Поля.»

С трудом поднявшись, утирая кровь с рассеченной губы и брови, Майкл прошел во вторую комнату, открыл шкаф с лекарствами, взял банку с нашатырным спиртом и вату. Вернулся к отцу Поли, сунул ему под нос вату с нашатырным спиртом, стал растирать виски. Секунд через тридцать тот пришел в себя, открыл глаза.

— Она жива? — спросил Майкл, наклонившись к нему.

Русский собрался с силами и вдруг… плюнул Майклу в лицо. Слюной и кровью. Майкл отпрянул, утер лицо и жестко схватил русского за ворот рубашки, встряхнул:

— Я тебя убью сейчас, свинья! Она жива или нет?

— Мы вас в Афганистане не добили… Но завтра мы вам покажем кузькину мать! — сказал русский, с ненавистью глядя ему в глаза. — И вам, и жидам — всем!.. Выкинем из России… — И опять собрался плюнуть.

Но Майкл наотмашь ударил его ладонью по лицу.

— Fuck you! Она жива или нет?

И все-таки русский извернулся и плюнул ему в лицо еще раз. И тогда Майкл, уже не утираясь, схватил русского за горло.

— Fuck you!.. Fuck you!.. — в бешенстве он бил русского головой об пол. — Она жива или нет? Я убью тебя! Жива или нет?!

— Да… Пока — да… — прохрипел русский.

Майкл отпустил его.

— Где она?

— В больнице… — прохрипел русский, пытаясь подняться на четвереньки.

Только тут Майкл вспомнил о сером картонном пропуске в больницу № 7, который был в бумажнике русского. Он сунул этот пропуск русскому под нос:

— В этой?

— Пошел на фуй…

— В этой?? — крикнул ему Майкл, хватая за плечо и собираясь швырнуть его снова на пол.

— Да, в этой… Завтра мы с вами всеми расправимся…

Майкл гнал свой открытый «Мерседес» в Черемушки, зажав в коленях письмо Полины, и то и дело взглядывал на этот вырванный из тетради лист бумаги — взглядывал с каким-то гулким обмиранием души. Ему казалось, что внутри его тела уже нет сердца, легких, желудка, а есть лишь сплошная обмороженная пустота, и в этой пустоте звучит глубокий Полин голос: «Я люблю тебя. Я люблю тебя! Поэтому у меня нет выхода… Прощай…»