Ловушка памяти

Юля поднимается и бежит к люку так быстро, что я еле успеваю взять ее за руку. Мы спускаемся вниз – это намного проще, чем подниматься. Выходим во двор. Я смотрю на наши окна – Димки не видно, значит, безопасно. Достаю из кустов мяч, подаю его Юле.

– Вот твой мяч. Ты поиграй теперь сама, а мне надо домой. Я приду завтра, и мы поедем с тобой на автобусе.

* * *

На кладбище мы не поехали. Из-за Димки. Он все- таки меня выследил. Он следил, оказывается, за мной уже несколько дней. С понедельника. Их тогда отпустили пораньше, и Димка видел меня во дворе вместе с Юлей. Но не подошел, а стал наблюдать: стоял у окна в подъезде на первом этаже и смотрел, как мы играем в мяч. И как раз в тот момент Юлиной маме приспичило выносить мусор. Она увидела Димку, подошла к нему и начала расточать благодарности в мой адрес за то, что я вожусь с ее дочерью:

– Она у нас такая больная, совсем больная, а Дина – какая хорошая, добрая девочка! – играет с ней. Таких ведь, как наша Юлька, ребятишки всегда дразнят, а Дина… Я так ей благодарна, так благодарна!

Сказала и затрясла своей куриной головой и разрушила наш с Юлей мир. Потому что Димка после этого уже не просто насторожился – он понял, что меня нужно «спасать». И стал следить за нами очень пристально. Даже попробовал с Юлей поговорить, чтобы проверить, до какой степени она «опасна», и предпринял попытку с ней поиграть в мяч, но наткнулся на Юлино категоричное «Ня», что на общечеловеческом означает: нет, ни за что, играть я хочу только с Диной. Мне Димка ничего не говорил, продолжал следить исподтишка, из засады. А сегодня открылся.

Открылся! Во всей своей красе представился!

Я сидела на кровати, забившись в угол, как тогда, в тот день, когда позвонили из больницы, а Димка стоял посреди комнаты, такой чужой и большой, и орал на меня.

– Сумасшедшая! Ты сама уже сумасшедшая!

Вот он и произнес самое страшное слово. Это слово в нашем доме – табу, его никто не имеет права произносить. А он произнес. И сам испугался, и задохнулся, и немного сбавил тон.

– Я не могу тебе позволить с ней общаться. Ты что, Динка? Неужели ты не понимаешь, как это плохо и опасно для тебя?

Опасно! Что он говорит, мой брат? Юля опасна? Бедная слабоумная девочка опасна? Уж если кто и опасен, то…

– Я запрещаю тебе! – Он опять вышел из себя. – Если не будет другого выхода, я тебя просто запру! Да, запру в квартире и никуда не выпущу!

Давай, Димочка, давай. Запри, посади на цепь, спасай мое сознание. Только смотри, сделай цепь покрепче, а то ведь я выскользну, и тогда…

– Почему ты молчишь? Говори! Ну, чего ты улыбаешься? Ты… Ты совсем, как эта идиотка!.. – Димка взвизгнул, абсолютно как тогда, и подскочил ко мне.

Да он же в настоящей истерике! Вот так-так, мой старший брат в самой настоящей истерике. Чего он так боится? За меня он до такой степени испугался или…

– Говори! Отвечай! И перестань улыбаться!

Димка схватил меня за плечи и стал трясти.

– Отвечай, отвечай, отвечай!

Что мне ему отвечать? Что он хочет от меня услышать? Неужели он ждет, чтобы я ему сказала… Неужели он не понимает, что если я скажу, то скажу именно то?

Я вывернулась из его рук, забилась глубже в угол, за подушку.

– Что я должна тебе отвечать?

– Зачем, Динка? Зачем ты общаешься с этой… психически нездоровой девочкой?

– Зачем? А тебе не приходило в голову, что мне просто с ней интересно? Легко и интересно, не то, что… с прочими?

– Вот именно! Интересно! С психически ненормальным человеком ей интересно! Динка, неужели ты не понимаешь, что это и есть самое опасное? Почему тебе с ней интересно, ты не задумывалась?

– Я могла бы тебе объяснить, только, боюсь, не поймешь.

– Да?! – Он снова подскочил ко мне, хотел схватить за плечи, но сдержался и сел на кровать рядом. – Я сам могу объяснить, – сказал он спокойно, без прежнего взвизгивания, почти ласково, как будто уже зачислил в категорию сумасшедших. – Знаешь, что тебя ждет, если будешь продолжать в том же духе? Нет? Тебя ждет больница. Да, да, да, психиатрическая больница. Та же самая больница, в которой… – Димка замялся и отвел взгляд.

– В которой умерла наша мама? – пришла я ему на помощь. – Ты это хотел сказать? Тогда, может быть, вспомним, отчего она умерла?

– Динка!

– «Это был церукал!» – прокричала я, подражая Димкиным истерическим интонациям, даже взвизгнула на последнем слоге, как он тогда. – «Это были не те таблетки», – добивала я его. – Нет, Димочка, это были те таблетки. Это были те самые таблетки.

– Динка!

– Это были…

– Замолчи! – Он схватил подушку и ударил меня ею по голове. – Замолчи! Замолчи! Замолчи! Ты же знаешь, ты знаешь…

– Что я знаю? Ну, договаривай!

– Ничего!

Димка бросился на свою кровать, отвернулся лицом к стене и долго так лежал молча. Мне показалось, что он плачет, и стало его очень жалко. Так жалко, что в тот момент я была готова отказаться от Юли, лишь бы он не плакал.

Но оказалось, что он вовсе не плакал, а собирался с силами для нового наступления.

Полежав немного, Димка сел на кровати и опять заговорил противным спокойно-ласковым голосом, каким уговаривают сумасшедших: