Лoxless. Повесть о настоящей жизни

Отдай мне мой разум,

Освободи мои сны!

Ты убей меня разом —

Эти рамки тесны.

Я умру в этих стенах,

Словно раненый зверь.

Я рычу в их доменах,

Не найдя свою дверь.

Загляни, загляни глубже:

Ты увидишь раненую душу!

Отпусти, я молю! Тут же

Я постиг, что свою жизнь рушу.

А. Ф. Швецов

Опять тот же сон про неврубного жителя златоглавой. Я отбрасываю сдавившее грудь одеяло и прислушиваюсь к звукам из квартиры соседа снизу. День обещает быть хорошим. Снизу слышатся песни советских композиторов. «Починил-таки дед свой музыкально-пыточный агрегат», — думаю я и смотрю на часы. На часах шесть. «Вот, блин, жаворонок хренов!»

Некоторое время я пытаюсь спрятать голову под подушкой, но, уверившись в полнейшей бесперспективности этого метода, поднимаюсь и праздно шатаюсь по квартире. Я курю, умываюсь, пью чай и готовлюсь к выходу на работу. Новогодние каникулы наконец благополучно завершились, сошли на нет, оставив после себя кучу пустых бутылок и массу трещащих с похмелья голов.

На проходную я попадаю без опозданий. Тупо иду по утоптанному снегу, и меня реально давит сегодняшняя перспектива грузить эти долбаные ящики с глобусами и слушать похмельные стоны коллег.

Мужики с красными постпраздничными рожами курят рядом со складом. Их морды могут соперничать с огоньками зажженных сигарет по яркости и цветовой насыщенности. Я здороваюсь со всеми и иду переодеваться. В воротах сталкиваюсь с Кондрашовой. Под распахнутым перманентным ярко-зеленым ватником две горообразные выпуклости с вызовом уставились на меня.

– Доброе утро, — говорю я им и пытаюсь их обойти.

– Доброе, Сергей Владимирович, — отвечают груди игривым голосом своей омерзительной хозяйки.

Я перевожу взгляд с сисек на веснушчатый нос чувихи.

– Что же это вы авансы раздаете неопытным девушкам, а потом в кусты? — спрашивает она, сильно краснея.

– Простите, Вера Андреевна, о каких девушках речь?

– Господи, да о тех, что сейчас перед вами. — Она краснеет еще больше, и щедро насыпанная пудра на ее лице становится похожей на муку.

Я включаю неврубного тупицу и начинаю глазами искать «неопытных и обманутых девушек», о которых было сказано, что они находятся передо мной.

– Хоть убейте, не пойму о ком речь! Да и девушек я не вижу.

– Совсем ни одной не видите?

– Совсем, — разочарованно повторяю я и преданно заглядываю в ее глаза.

– А как же я? — полушепотом спрашивает Кондрашова.

– А вот за вас не скажу. Не могу знать, видите вы их или нет.

– Я говорю, что та обманутая вами девушка — это я, — голосом пятилетней олигофренички признается чувиха.

– Вы? Девушка?! Вот уж никогда бы не подумал, — отвечаю я.

– На что это вы намекаете? — Тон начальницы цеха меняется на противоположный.

– На то, что я мог вас чем-нибудь обидеть.

– А-а-а… Ну, неужели вы не видите во мне обделенную вниманием девушку?

– Только врожденная скромность не позволяла мне делать это в полной мере. Сейчас признаюсь вам, что действительно вижу перед собой обделенную некоторым образом особу.

– И?..

– И я все же не припомню, чтобы я вам аванс свой отдавал.

Вера Андреевна смеется, застенчиво прикрывая рот с кривыми зубами.

– Экий вы непонятливый. Не аванс, а авансы. Вы мне обещали, что пригласите меня после Нового года на бенале.

Меня начинает дико колбасить от этого тупизма. Я реально выпадаю.

– Куда?! На биеннале? — Меня прорывает, и я прусь откровенным утробным хохотом/смехом. — Никуда я вас не приглашу. Никогда! Ни на биеннале, ни тем более на ебинале!

Чувиха реально меняется в лице. И без того безобразное, оно на глазах превращается в маску Бабы-яги, сделавшей пластику у неудачливого хирурга.

– Что ты сказал, скотина? — кричит она мне в лицо, и я улавливаю неприятный запах ее криво накрашенного рта и все такое.

– Я сказал, что в мире примерно шесть с половиной миллиардов человек. Из них больше половины — бабы. Откинем старух, детей и умственно отсталых. По крайней мере останется один миллиард баб, с которыми можно переспать. Неужели ты думаешь, что среди такого обилия телок я буду заниматься с тобой ебинале? Ты — последняя в этом списке, после старух и больных на голову.

– Сволочь! Какая же ты сволочь! — Ноздри ее веснушчатого носа раздуваются так, что я удивляюсь, как они не лопаются наподобие воздушных шаров. — Мне говорили про тебя, что ты непрошибаемый, что ты железнолобый дебил. Ты урод, пластиковый чурбан! Все мужики сволочи, но ты хуже всех!

– Лучше быть пластиковым чурбаном, чем резиновой куклой, от которой тянет блевать!

– Собирай свое трихомудье и убирайся отсюда! Ты здесь больше не работаешь! Иди в отдел кадров и пиши заявление!

Сказав на прощанье что-то типа: «Да пошли вы все…», я разворачиваюсь и топаю к проходной. Идти сейчас в отдел кадров мне абсолютно не хочется.