Ложь без спасения

– Здесь ведь ужасно! Здесь мы закиснем! Здесь ничего не происходит, и этот дом сам по себе ужасен! И почему ты все еще хочешь быть связанной с человеком, который тебя только разочаровывал и изменял тебе?

Однако долгие годы, полные разочарования и слез, отняли у Марии все силы. Эта женщина уже не могла найти в себе энергию, чтобы внести в свою жизнь какие-то изменения. Она смирилась с домом, с одиночеством, со всеми неисполненными обещаниями, которых было так много в ее жизни. Хотя это вовсе не означало, что она перестала плакать. Мария смирилась и со слезами: они были неотъемлемой частью ее повседневной жизни. У Надин иногда создавалось впечатление, что ее мать плакала с той же целью, с какой другие курят, пьют или предаются еще каким-нибудь вредным привычкам. Когда Мария заканчивала работу или просто прерывалась, чтобы отдохнуть на минутку, она садилась за кухонный стол и плакала, а через некоторое время вставала и продолжала дальше заниматься делами.

В восемнадцать Надин окончила школу и была основательно сыта всем, что видела здесь. Этим отвратительным домом с отваливающейся штукатуркой и кучей временных пристроек. Вечным недостатком денег, который объяснялся тем фактом, что Мария ничего не зарабатывала, и они зависели от нерегулярно поступавших денег от Мишеля и от тех средств, которые выделял отец Марии, да и то после длительных прошений и мольбы. Слезами своей матери и ежедневным безутешным однообразием.

Надин часто думала, что если б встретила Анри теперь, то ни за что не вышла бы за него замуж, но тогда это было единственной возможностью навсегда покинуть тот дом.

– Знаешь, дочка, – промолвила наконец Мария, – ты всегда советуешь мне, что делать, чтобы стать счастливее. Но ведь правда в том, что я свою жизнь уже прожила. А твоя, напротив, еще лежит перед тобой!

– Мне тридцать три! – запротестовала ее дочь.

– Для тебя действительно пока еще все двери открыты. Если ты поступишь умнее, чем я. В тридцать три у меня была уже почти взрослая дочь, и меня бросил муж, бросил после того, как годами превращал мою жизнь в ад. Но…

– Все верно, – перебила Надин, – твоя дочь была уже почти взрослой. Ты была свободна. Но ты не пошевелилась.

Мария со звоном поставила на стол свой бокал с кофе, который она только что пыталась поднести к губам.

– Твой отец, – резко сказала она, – медленно высосал из меня всю силу, энергию и радость жизни. Он разрушил меня. В тридцать три года я была полна горечи и слаба духом, а через пару лет состарилась. А у тебя все иначе. Ты счастлива с Анри. Он прекрасный мужчина. Он с самого начала носил тебя на руках. И нет причин, чтобы ты… – Она внезапно замялась.

– Да? Что ты хотела сказать?

– Честно говоря, ты скверно выглядишь. Это мне уже в твой прошлый приезд бросилось в глаза, а ведь это было восемь недель назад. Тогда была прекрасная погода, и о переходе к осени еще не могло быть и речи. Тем не менее у тебя было похоронное выражение лица… Что произошло? У рта появились складки, которые обычно возникают лет на десять позже.

– О боже, мама! – Надин встала. Она сильно похудела за последние недели и знала, что выглядит ужасно хрупкой. Да еще эта ночь стоила ей последних сил. Она была полна отчаяния и безысходности. – Мама, не трави мне душу. Ты никогда раньше не спрашивала об этом, почему вдруг теперь?

– Никогда раньше не спрашивала? Я всегда хотела знать, как у тебя дела. Я всегда интересовалась. Не думаю, что ты можешь упрекнуть меня…

У Надин разболелась голова. Ее мать нельзя было назвать неинтеллигентной или нечуткой, но она никогда не поймет свою несостоятельность в жизненных проблемах собственной дочери.

– Мама, я ни в чем не хочу тебя упрекать, – сказала Надин. – Но твои вопросы о моем самочувствии ограничиваются обычным «ну, как дела?». На что я отвечала обычным «хорошо» или «нормально». И ты никогда особо не допытывалась, как я живу на самом деле.

Теперь Мария казалась несколько ошеломленной.

– Но ты всегда казалась счастливой!

Надин горько улыбнулась.

– Счастливой! Ты знаешь, что всю свою жизнь, сколько я себя помню, я ничего не желала больше, чем продать Ле-Боссе. Эту яму, в которую ты заперлась и которая стала тюрьмой и для меня. И насколько я сумела продвинуться? До Ле-Люкета в Ла-Сьота! Чертовски далеко, не правда ли? До идиотской кухни с еще более идиотской печью для пиццы. Думаешь, об этом я мечтала все эти годы в нашей пропасти?

– Но Анри… – снова начала Мария слабым голосом.

Ее дочь опустилась обратно на стул.

– Оставь меня с Анри в покое, – потребовала она. – Ради бога, оставь нас в покое!

А потом сделала то, что обычно делала ее мать: опустила голову на руки и заплакала. С Надин этого практически никогда не случалось. Но на этот раз она так горько всхлипывала, словно разъедавшая ее внутри боль не оставила от нее ничего, кроме бесконечного моря слез.

4