Ложь во имя любви

И все же всякий раз, когда в ржавом замке начинал поворачиваться ключ, его нервы натягивались как струны. Потом он клял себя за наивность. Болван! Зачем ждать ее появления? Ведь он считал благом ее отсутствие, говорившее о том, что она наконец покорилась здравому смыслу. Он не желал больше ее видеть, чтобы не причинять себе лишней боли этими свиданиями без будущего. Мариса… Призрак в золотом сиянии никогда его не покидал, несмотря на все усилия прогнать; не было ночи, когда она не являлась бы ему во сне. То он прижимал ее к себе, дрожащую, в мокрой форме корабельного юнги, ощущая сумасшедшее биение ее сердечка, то вальсировал с ней, вдыхая аромат ее духов и слыша перезвон драгоценностей у нее в ушах и на точеной шее, то опрокидывал на кровать, преодолевая ее ожесточенное сопротивление и наслаждаясь ею гораздо больше, чем в минуты покорности и даже взаимности, когда она отвечала на его поцелуи и отдавалась ему душой и телом…

Мариса! Боже, когда он ее полюбил? В самом начале, женившись и сбежав с ней вместе, или позже? А может, только когда стало ясно, что придется отдать ее команчам? Он желал ее с самой первой встречи. Беда заключалась в том, что он не привык любить. Этого чувства он стыдился, более того, страшился.

Избавившись от нее, он не желал знать, как она продает свое тело – то ли из мести, то ли в безумных попытках спасти его. Она с готовностью расставалась со своим достоинством, он же цеплялся за свое – ради чего?

Он надеялся, что загадочный монсеньор, ее дядюшка, увезет ее с собой. Кому, как не ему, известно лучше остальных, что она достойна совсем другой участи? Нет, он ни за что не хотел ее появления у него в камере. Монсеньор не мог не мыслить здраво, а капитан Игера скорее всего был добропорядочным малым.

«Камил был ко мне добр. Он любил меня!» Зачем вспоминать?.. Даже Филип Синклер, это ничтожество, был по-своему добр к ней. Только он, Доминик, не проявлял к ней доброты.

На сей раз попытки уснуть ни к чему не привели. Выругавшись вслух, Доминик вскочил и принялся мерить шагами камеру как тигр в клетке. Туда – обратно, туда – обратно… Дозволенное расстояние было чересчур коротким. Черт возьми, почему за ним не приходят? Когда всему этому наступит конец?

Между решетками появилась луна, ненадолго наполнившая камеру мертвенно-бледным светом, от которого лишь усилилось чувство безысходности.

Даже если она придет, он прогонит ее. Слишком долго он дразнил смерть, а теперь устал от этих игр. Человек, не имеющий в мире ровно ничего, мертвец для всех, когда-либо его знавших! Но Мариса жива, она – сама жизнь. Она способна забыть, она должна забыть, какой бы страстью ни пылало ее тело и душа. Там, в подземелье, она впервые призналась ему в любви. Но он опять ее отверг.

Почему никто не приходит? Или его оставили здесь навсегда?

В камере опять стемнело, и Доминик уже почти задремал, когда появился капитан Игера. В камеру вошел усатый охранник с факелом, за ним – посетитель.

– Мне приказано узнать, – начал капитан бесстрастным голосом, – согласны ли вы следовать за мной, не оказывая сопротивления. В таком случае я распоряжусь снять с вас кандалы. Если вы ответите отказом, я буду вынужден заткнуть вам рот кляпом. Так или иначе, вы покидаете камеру под дулом пистолета.

– Кем приказано?.. – Глаза Доминика Челленджера, у которого сна как не бывало, превратились в серебряные заслонки, не выпускающие наружу его чувства. Он пружинисто поднялся и оглядел, приподняв одну бровь, явившихся за ним людей, словно сказанное не имело к нему отношения.

Фернандо Игера всей душой ненавидел надменного узника, однако никогда не показывал этого.

– Приказ монсеньора. И самого вице-короля, также прибывшего сюда. Но вы еще не дали мне ответа, сеньор.

– Разве у меня есть выбор? Сказать по правде, мне опостылели эти цепи, как и само заточение в этой клетке. Зачем вам мое обещание, что я не сбегу и не начну звать на помощь? Ведь у вас пистолет!

Они сели рядом на грубо сколоченную скамью в открытом фургоне. Позади Доминика уселся стражник, уткнувший ему в лопатку ружейное дуло. Капитан, судя по всему, выполнял приказание без особого воодушевления, однако Доминику было не до него: он всей грудью вдыхал свежий прохладный воздух и вглядывался в звезды, усеявшие ночное небо.

Пока что с него было достаточно снова находиться под открытым небом и дышать чистым воздухом. Совсем скоро он узнает, зачем понадобился монсеньору.

Городские постройки остались позади, и фургон поглотила тьма. Однако Доминику почему-то не приходила в голову мысль о бегстве любой ценой. Монсеньор… Каков он, этот Ришелье или Мазарини, упустивший свое время?

Они преодолели не одну милю, но Доминику не хотелось, чтобы поездка заканчивалась. Где-то на полпути усатый стражник, никогда прежде не проявлявший человеческих чувств, молча передал заключенному бурдюк, не выпуская из рук ружье. Доминик принял бурдюк, пробормотав «gracias»,[40] и отхлебнул теплой крепкой жидкости. Игера никак не отозвался на происходящее, а только быстрее погнал лошадей, ругаясь себе под нос.