Ложится мгла на старые ступени

Над его историями все смеялись, но потом кто-нибудь говорил: анекдот. Я не говорил, и скоро Василий Илларионович стал рассказывать только мне и смеялся сам, когда я открывал рот от восхищенья. На эскалаторе московского метро один гражданин уронил цинковое корыто. Время было вечернее, эскалатор почти пуст, и корыто с грохотом понеслось вниз. Уже почти в конце оно ударило в подколенки какого-то военного, тот с размаху сел в него, и корыто, как тяжёлый снаряд, понеслось дальше. «Стыдно, товарищ капитан, – сказала дежурная внизу. – Катались бы себе где-нибудь на горке».

Отменили военный запрет на хранение охотничьего оружия. Василий Илларионович немедленно продал свою ещё до войны купленную немецкую двустволку «три кольца», выдав её за трофейную, и стал устраивать застолья – надо ж было отметить как подобает благополучное возвращенье с театра войны.

Выпив бутылку любимого вина Уинстона Черчилля, он сильно веселел. Начинал петь «Без тебя, моя Глафира, без тебя, как без души, никакие царства мира для меня не хороши» и спорить по любому поводу.

– В человеке, как писал Чехов, – говорил дед, любивший классические цитаты, – всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли.

– И обувь, – быстро вставлял Жихарев.

– У него нет про обувь.

– Есть, я читал!

– Где же это вы читали, милейший Василий Илларионович? В центральной публичной библиотеке рудника Сумак?

– Мало ли где. Вон моего земляка Шолохова спрашивали – было в какой-то газете, – вы работали в архивах? Да, отвечает, работал. А в каких? А он: в архивах. Вообще, значит. Но – к Чехову. Вы были в его музее в Ялте? Если б вы там были, как я, то увидели бы, какую он носил прекрасную обувь, какие изящные остроносые башмаки!

В такие моменты Василий Илларионович подшучивал и над тёщей, чего обычно себе не позволял.

– Ольга Петровна, я понимаю, предложение вам Леонид Львович долго не мог сделать – был без места. Но пока он у вас обедал – вам-то он нравился?

– Конечно. Он был очень представительный. Рост, фигура. Усы! Но были некоторые сложности. Недели две у нас обедал гвардейский офицер из Петербурга, в Вильне он занимался ремонтом.

– Что же он починял?

– Зачем ему было что-то починять? Он был, – баба сложила губы трубочкой, – ремонтёр.

Выяснилось, чего никто не знал: ремонт – это покупка полковых лошадей.

– Понятно. Он был конногвардеец. Рост, фигура, усы. И что же?

– Через неделю он подарил мне гелиотроп и адонис весенний. И я их приняла.

– Ну и что?

– А вы разве не знаете, что это значит на языке цветов?

– Ммм… Приблизительно.

– Сейчас этот язык, к сожалению, забыт. Между тем на нём можно было выразить всё. Бересклет – твой образ запечатлён в моем сердце, лисохвост – тщетное стремление, божье дерево – желанье переписки, ландыш – тайная любовь, крокус – размышление, колокольчик – постоянство… И так далее – целая наука.

– А что означали те цветы, что ремонтёр преподнёс вам?

– Всепоглощающую любовь и просьбу о сближении. Намёк на серьёзные намерения. А что, сейчас разве барышням не дарят цветов?

– Дарят, – мрачно сказала тётя Лариса. – Корзинами. Розы. По сто рублей за корзину.

– Серьёзность намерений это означает и сейчас. – Василий Илларионович совсем развеселился. – А признайтесь, Леонид Львович, пока вы больше года ждали, у вас с Ольгой Петровной что-нибудь было? Я вижу, было.

– Было, – несколько смущённо говорил дед. – Я сколько хотел мог целовать ей ручку, и не только при матушке. Ну, конечно, приобнимешь слегка, как бы случайно, где-нибудь на лестнице… Времена были уже не такие строгие.

– Он был легкомыслен до неприличия, – вступала бабка. – Приезжал на обеды на велосипеде!

– С разновысокими колёсами? – встрепёнывался Антон.

– Нет, к этому времени, – уточнял дед, – колёса были уже одинакие. У меня был прекрасный английский велосипед.

Особенно возбуждала дядю частая гостья, соседка-учительница, грудастая кормящая мать. Он любил при ней спрашивать, правда ли, что женское молоко содержит десять элементов таблицы Менделеева – вы, Настасья Леонидовна, – поклон маме, – должны как химик-органик это знать. Или с серьёзным видом интересовался, не расстраивается ли у нашего милого младенца иногда животик?

– И очень часто, – озабоченно отвечала мамаша, которая хоть и была настороже, всякий раз покупалась.

– Антон, – строгим голосом говорил Василий Илларионович, и Антону уже было ясно, что будет востребована его способность дословно запоминать самые разнообразные прозаические тексты (стихи он запоминал несколько хуже). – Антон, не мог бы ты напомнить нам, что писал по этому поводу лет семьдесят тому назад врач Троицкий в своём известном курсе лекций о болезнях детского возраста?

– «У кормящих грудью матерей и кормилиц, – быстро начинал Антон, – умеренные половые отправления не оказывают вредного влияния, чрезмерные же могут производить пока неизвестные нам изменения в составе молока, благодаря которым последнее начинает вызывать у детей временные расстройства кишечника».

Мужчины хохотали, кормящая учительница становилась пунцовой:

– Пощадили бы ребёнка, Василий Илларионович. Это непедагогично.