LSD: Галлюциногены, психоделия и феномен зависимости

Но абсолютно запретное знание обладает абсолютно притягательной силой. Знание «точного» дня Светопреставления давало человеку преимущество и власть над другими людьми. Может ли человек повлиять на грядущее преображение или нет — он может пытаться узнать о нем, вычислить его сроки, описать его характер. Так дело высших сил становилось предметом рассудка.

Человек мог стать равным Богу, только получая знания. Именно эта человеческая гордыня и обеспечила возможность подмены преображения — просвещением.

Предсказывая полную переделку мира и человека, постулируя чудо и не стесняясь соображениями реальности, апокалиптические тексты показывают мир таким, каким сделал бы его автор, если бы был Богом; и авторы эти с поразительной регулярностью объявляли себя богами.

Некоторые из них в силу личного таланта или случайностей истории оказывались лидерами кружков, сект, а иногда и вооруженных масс. Тогда они получали подтверждение своей мистической власти над душами и телами других людей. На пути к достижению «великой» цели никакие препятствия не имеют значения; и потому большие мечты всегда вели к столь же большому насилию.

Человеческая самонадеянность — попытка возомнить себя богом — делала хилиастические (апокалиптические) учения — одним из главных «дионисических» начал истории. Пророки хилиазма освобождали человека от личной ответственности (если спасешься ты, то какое тебе дело до других!).

Это они провозгласили лозунг, ставший одним из главных в среде хиппи: «После нас — хоть потоп» (потоп все равно скоро — развлечемся всласть). Именно это — преображение для себя с полным равнодушием к брату своему — делает «психоделическую революцию» не чем-то принципиально новым, а всего лишь одним из бесчисленных «маленьких апокалипсисов» самонадеянного разума.

Норман Кон в своей классической книге об апокалиптических движениях Европы прослеживал развитие одних и тех же идей на протяжении всего Средневековья. Именно апокалиптический тип мышления он видит истоком и гностицизма

первых веков христианства и мистических движений XI–XVI веков. Тоталитарные режимы XX века стали возможными из-за сохраняющихся в коллективном бессознательном древних апокалиптических ожиданий.

Именно такое мышление вдохновляло вождей Французской революции в их безумной попытке переделать общество. Вот как это выражено в одном из декретов «Комитета общественного спасения» в 1794 году:

«Переход от угнетенной нации к демократии подобен внезапному усилию, с которым природа поднимается от небытия к разуму… Вы должны всецело и одновременно переделать человека, которого хотите освободить, разрушить его предрассудки, изменить его привычки, очистить его желания» (курсив мой. — А.Д.).

Мнение самого носителя разума — отдельного человека — в расчет не принималось. Во времена Французской революции «религия абсолютного разума» впервые, наглядно, с помощью гильотин, продемонстрировала скрытую в ней «дионисическую» стихию разрушения личности.

Тот же дух сохраняется во всех последующих социальных революциях. Все они несли черты апокалиптической уверенности в возможности просвещения — одномоментной и полной перестройки человеческого общества.

Только внезапно просветить его должно было не божественное откровение, а декартов разум. В каждую революцию разум провозглашал «истинное» знание, дающее право его носителям «преображать» жизнь других людей (именно других; сам же «просветитель», считая себя обладателем «окончательного знания», чуть ли не богом, в преображении не нуждался).

Это был тупиковый путь. Если по представлениям традиционно христианской культуры, становление подлинной человеческой личности связывалось с восхождением от имманентного к трансцендентному по вертикали бытия, то человек эпохи Просвещения ощущал внутренний запрет на трансцендентное: его душа должна была удовлетворяться только имманентным — набором знаний, не противоречащих прямолинейной бытовой логике.

Единственное, что оставалось возможным, — это идентифицировать себя с получаемой в процессе жизни информацией сугубо конкретного, например, профессионального, характера. Сказать самому себе: «Я — плотник», «Я — врач», «Я — инженер» — стало почти максимальной возможностью для формирования «Я»-концепции.