ЛСД – мой трудный ребёнок

Танец духов ветра

(0.075 мг ЛСД 23 июня 1961, 13:00)

После того, как я принял эту дозу, которая считается средней, я оживлённо беседовал со своими коллегами примерно до 14:00. После этого, я отправился в одиночестве в книжный магазин Вертмюллер, где препарат определённо начал действовать. Я заметил, что темы книг, в которых я спокойно копался в глубине магазина, совершенно мне безразличны, в то время как случайные детали обстановки внезапно сильно выделялись, и казались «многозначительными»… Теперь, спустя десять минут я встретился со знакомой супружеской четой, и мне пришлось вступить с ним в разговор, который, признаюсь, никак не был для меня приятным, хотя и не был особенно мучительным. Я следил за беседой (даже за собой) «как бы издалека». Вещи, о которых мы говорили (речь шла о персидских рассказах, которые я переводил) «принадлежали к другому миру»: миру, в котором я все ещё мог выражать себя (я совсем ещё недавно жил в нем и ещё помнил «правила игры»), но с которым у меня не осталось эмоциональной связи. Мой интерес к нему пропал – я просто делал вид, что этого не замечаю.

После того, как мне удалось освободиться, я прошёл дальше по городу по направлению к рынку. У меня не было «видений», я видел и слышал все так же, как и обычно, но, тем не менее, все изменилось неописуемым образом; «невидимые стеклянные стены» были повсюду. С каждым шагом, который я делал, я все больше и больше становился похожим на автомат. Меня особенно поразило, что я, как казалось, потерял контроль над мышцами лица – я был уверен, что моё лицо окаменело, стало совершенно невыразительным, пустым, вялым, похожим на маску. Единственное, что заставляло меня идти и продолжать двигаться, это то, что я помнил, что шёл и двигался «раньше». Но чем дальше я вспоминал, тем больше я сомневался. Я помню, мои собственные руки мешали мне: я опускал их в карманы, оставлял их болтаться, соединял их за спиной… как какие-то обременительные предметы, которые мы таскаем с собой, но никто не знает, куда их спрятать. У меня была такая же реакция на все моё тело. Я больше не знал, почему оно было там, и куда мне следовало идти. Смысл таких решений был утерян. Их можно было лишь с трудом воссоздать, косвенно, через воспоминания о прошлом. Я приложил определённое усилие, чтобы пройти короткое расстояние от рынка до дома, до которого я добрался примерно в 15:10.

Я ни в коем случае не испытывал чувства опьянения. То, что я ощущал, было скорее постепенным умственным угасанием. Мне совершенно не было страшно; но я представляю, что при развитии некоторых психических заболеваний – естественно растянутом в большом промежутке времени – происходит весьма похожий процесс: пока воспоминания о прошлом существовании в мире людей ещё остаются, пациент который от него отстранился все ещё в состоянии (до какого-то момента) найти дорогу назад: однако, позднее, когда воспоминания угасли и навсегда исчезли, он полностью теряет эту возможность.

Вскоре после того, как я вошёл в свою комнату, «стеклянное оцепенение» отступило. Я присел, глядя в окно, и сразу же пришёл в восторг: окно было широко распахнуто, прозрачные занавески из тонкой ткани, напротив, были опущены, и теперь лёгкий ветерок снаружи играл с этой вуалью и силуэтами горшков с цветами на подоконнике и их веточками, которые солнечный свет очерчивал на занавесках, колыхающихся на ветру. Это зрелище полностью очаровало меня. Я «погрузился» в него, я видел только это мягкое непрестанное волнение и покачивание теней растений посреди солнца и ветра. Я знал, чем «это» было, но я искал название этому, формулу, «волшебное слово» известное мне, и оно у меня было: Totentanz, танец мёртвых… Это то, что ветер и свет показывали мне на экране из тонкой ткани. Было ли страшно? Боялся ли я? Наверное – сначала. Но затем, восхитительное веселье проникло в меня, и я слышал музыку безмолвия, и даже моя душа танцевала с вернувшимися тенями под насвистывание ветра. Да, я понял: это занавес, и этот занавес сам по себе является тайной, тем «изначальным», что всегда сокрыто. Зачем разрывать его? Тот, кто делает это, лишь разрывает себя самого. Потому что там «за пределами», «за занавесом» находится «пустота».