Луч широкой стороной

– Железной дверью… Это да. Поэтому целебная вода в озере протухла. Они ее больше оттуда не качают. – Пашка словно не замечал Димкиного внутреннего неприятия, был сама любезность, несмотря на мат, которым нашпиговывал каждое предложение. – Всю хотели вычерпать, но она тухнет за дверью, этого нету… как его… циркуляции воздуха.

Пашка открыл свою «целебную воду» и сделал несколько глотков, предложив Димке «за знакомство».

– Ну как хочешь, – не обиделся он на отказ и пояснил нелогично: – Понимаешь, хозяина настоящего нет. Работы не стало. Нервничаешь сильно, надо же как-то расслабляться. Жизнь тяжелая.

Димка молчал. Вранье это всё. Просто безвольный, пропащий человек. Одним махом можно разбить это никчемное оправдание. Работы в деревне всегда выше крыши. Даже у Лехи мозоли появились, удивительно, правда, что не на языке. И хозяевами в дедовой усадьбе теперь они сами были – какие еще нужны хозяева-то? Нервничать некогда, потому что дело есть. А лучшего расслабления, чем лежать на траве или воде, раскинув руки, или сидеть на горе, прижавшись спиной к нагретому камню, и пожелать нельзя. Впрочем, можно…

Лошади. Димка все еще не успел познакомиться с кем-то, у кого есть кони. Он на секунду закрыл глаза. Но вместо лошадей перед глазами стоял подвыпивший Пашка с бесконечно повторяемым «бля».

В Лешкином возрасте Димка тоже принес со двора это нецензурное междометие. Папа сначала опешил, а потом пообещал сыну промыть рот с мылом, а мама, стараясь не рассмеяться, решила действовать иначе. Она объяснила, что слово это никакое не ругательство. «Бла» значит по-протоиндоевропейски – «дуть», и то, что Димка произнес, означает «пустое», «обман». Даже в кино говорят: «бла-бла-бла». Пустословие, болтовня получается…

– А потом слово стали употреблять неправильно, оно испортилось, стало ругательным, – закончила мама.

– Всё, всё портится, даже слова! – покачал головой папа. – И дети портятся. А порченое надо выкидывать.

Димка тогда сильно испугался, что его выбросят на свалку, раз он начал портиться. Но про себя он еще произнес несколько фраз с руганью. А потом перевел на индоевропейский. И получалось, что он этим словом отменял все, о чем говорил! Все делал пустым. Пустой звук.

С тех пор Дима не матерился. А вот привычка «переводить» услышанный мат, придавать фразам настоящий смысл, осталась. Пашка был весь – пустота. Только вот почему-то взгляд не проходил сквозь него, а запинался, увязал. Случайный навязчивый прохожий умудрился загородить и дверь библиотеки, и волнующий образ с черными косами, который Дима отчаянно старался не упустить.

– Не знаете, у кого здесь лошади есть? – спросил Димка, чтобы сменить тему, не поддерживать Пашкины жалобы на жизнь.

– Да у кого есть… У меня их табун. Шесть голов. А чо, интересуешься?

– Арендовать думаю, – неожиданно для себя сказал Дима, – на лето.

– А чо тебе арендовать? Деньги, что ли, лишние? Иди ко мне в подпаски, да и делов-то.

От неожиданности Дима замер. Идти на работу к алкашу, к вонючему ничтожному зомби? Это что же получается, крестная фея может выглядеть и таким вот образом, что ли?

– Мое стадо за бродом. А лошади немного дальше, на острове. Все уже объезженные. Бери любого. Не, не любого. Я тебе Тайну дам. Нарядная, хорошая кобыла! Работа непыльная, хоть и вставать рано. Четверть зарплаты твоя в конце месяца.

Димка хотел спросить, почему только четверть, потом хотел сказать, что посоветуется с родителями, но не стал врать. Решение он уже принял и бросился расспрашивать Павла, когда и куда приходить и что с собой иметь. Он даже не заметил, как из библиотеки вышла стройная черноволосая красавица с новой стопкой книг про любовь-морковь. Как медленно прошла она мимо лавочки, зыркнула, фыркнула и скрылась в ближайшем проулке.

Глава пятая, в которой звучит Кай

Родители вытащили Князя из вазы. Получилось это без стеклореза и голодания. Лед, растительное масло, вазелин и… папа, который, конечно, тоже приложил некоторые усилия, чтобы «раскороновать» соседа. Мама массировала ему шею и плечи, переживая, не выскочат ли шейные позвонки. Лешка волновался, не сдернутся ли вместе с вазой уши и брови. Все обошлось, хотя временами Князь склонялся к тому, чтобы остаться в вазе навсегда. Вазу сняли, но кличка Князь приклеилась к Андрею крепко, и на следующий день его так называла даже родная мать.

Вазу понесла соседям вернувшаяся с реки Дина, потому как Лешка с освобожденным Андрюхой тут же умчались за хлебом, а потом гулять. Папа чинил забор, а мама пошла отдохнуть и подумать над материалами, что привезла из райцентра.

Быстро выполнить это поручение у Дины не получилось. Сосельники плотным кольцом окружили новую соседку, отрезав путь к воротам инвалидной коляской, которой в дни магнитных бурь пользовался дед Алтынтас.