«Лучи и тени». Сорок пять сонетов Д. фон Лизандера…

О! да, да. Пусть хоть раз и этот блеск лампадный,[13]И дым кадил, и хор, и сонм святых громадныйВсем этим детям лжи хоть раз воскликнут грозно,Что здесь, пред божеством, – не место фарисейству,А место ханжеству, разврату и злодейству (sic!)Покаяться всем сплошь да плакать слезно, слезно.

В последних стихах недостает смысла; но этот недостаток легко искупается избытком благородных чувствований… по крайней мере в глазах многих протестантов!

Впрочем, подвиги гражданской доблести не проходят даром поэтам. Одаренный, как видно, пылким воображением, г. фон Лизандер после совершения своего благородного дела подвергся весьма беспокойным мечтаниям. Он представил себе, что ложь, в виде «Знакомого человека», гонится за ним, и, одержимый паническим страхом, г. фон Лизандер бежит, скачет… «Знакомый человек» за ним, и г. фон Лизандер в мрачном беспокойстве восклицает своему ямщику:

Погоняй! По колеям, по глади,Погоняй! Во весь опор скачи!От того, что мчится тут же, сзади,О, скорей, скорей меня умчи!Ложь в устах, ложь и обман во взгляде,Всех надежд померкшие лучи,Мой кумир,[14] но в площадном наряде —Вот что сзади… Сердце, помолчи!Тройка вскачь, во весь опор несется.

Я лечу, как молния летит…Что ни миг, все дальше остаетсяЭта ложь… Но что ж меня умчитОт моих слез, жгучих язв, стенаний,От твоих, о память, содроганий?..

Последние стихи достойно заключают это стихотворение, превосходно выражающее необычайный страх, наводимый на поэта мыслью, что за ним гонится «Знакомый человек» с рисунками «Иллюстрации».

Зная теперь, какой страх испытал г. фон Лизандер, мы не удивимся, узнав от него, что и самый протест, под которым он подписался, не доставляет ему наслаждения, а, напротив, казнит его. В отчаянии г. фон Лизандер восклицает:

Казнит меня все, все: дни сил и дни бессилья,

Казнит и то, чем жил, и то, чем я не жил,Казнит и то, куда я еле двинул крылья,Казнит и то, к чему во всю их мочь спешил.

Последний стих, очевидно, указывает на тот благородный энтузиазм, с которым все друзья нашей гласности и прогресса спешили стать в ряды защитников гг. Чацкина и Горвица… Грустно видеть психологический результат, оставленный этим блистательным делом в сердце и уме г. Д. фон Лизандера!.. Вместо гордого наслаждения и могучего самодовольства он испытывает и выражает в своих стихах лишь малодушные мечты расстроенного воображения. То у него «ужас и кручина – дыбом волосы поднимут на челе»; то ему «в глаза слой ржавчины голодной глядит, и мглы черней»; то представляются ему «десятки палачей и топор в размахе»; то снится ему, —

Что он уснул и спит под райскими кудрямиКаких-то райских жен и видит, упоенный,Как херувимов рой, сквозь шелк их, благосклонноВзирает на него сапфирными очами…

То он испытывает странное чувство во время прогулки и вдруг, как опьяненный,

садится на пень и в этом поэтическом положении размышляет:

Я присел на пень, как опьяненный.Светлый воздух, зноем пропоенный,Лег, как ласка милой, на плечах…О творец! Уж если здесь такаяНега есть, – что ж там нас ждет, сияяВ благодатных этих небесах?..

Пылкое воображение г. фон Лизандера доходит до того, что подвергает его следующей неприятности. У поэта был во владении лес. «Деревьев вековых наследник небогатый», он продал их на сруб. Но когда стали их рубить, то ему вообразилось вот что:

…Точь-в-точь передо мною губятНе лес – моих друзей, и головы им рубят…

Бог знает, до чего бы могло дойти расстроенное воображение г. фон Лизандера, если бы не успокоил его «ангел-хранитель» такою песенкой: