Лучшее. Альманах

Но когда наставник возвращается домой, ему хватает одного взгляда, чтобы понять, что здесь произошло. Он ничего не говорит. Он просто улыбается одной из самых отвратительных своих улыбок, обнажая мелкие желтоватые зубы.

Вечером мастер Джо не дает мне даже обычного задания, и я, в каком-то отчаянном порыве схватив со стола чистый лист пергамента и перо, долго сижу на кровати и пялюсь в одну точку. А потом начинаю писать. Я бездумно вывожу «J», затем «O» и «E» — и вдруг понимаю, что именно у меня получилось. А еще — что все это время читал имя своего учителя неправильно. Много месяцев от меня ускользала одна совершенно очевидная вещь.

«J» — рыболовный крючок. Это ловушка, как и петля; убийство — но убийство праведное. Хитрость и мастерство. Рядом с мастерством «О» может означать только знание, прозрение; может быть, даже всевиденье. И «Е» как завершающий аккорд. Пасть с зубами. Животная сила. Опасность.

Я отрываюсь от пергамента и встречаюсь взглядом со своим наставником. Его внимательные глаза на секунду сверкают желтым. Или мне просто кажется.

* * *

— Не хочу брать Джимми, — упрямо повторяю я. — Тебе он нужнее здесь. В крайнем случае, — мой голос вдруг предательски срывается, — ты всегда сможешь его продать.

Мелисса так отчаянно качает головой, что на секунду мне кажется: та вот-вот оторвется. Конь — это, конечно, не любимый охотничий пес. Но мы оба к нему по-настоящему привязались.

— Нет, — говорит Мелисса. — Путь долгий. Лучше верхом, да и то за день не успеешь. Ты только не ночуй в лесу, хорошо? Дай Джимми отдых вечером и скачи дальше.

Она отчаянно пытается показать, что смирилась. Что ее мольбы в первые дни — всего лишь минутная женская слабость. Что она приняла и поддержала мое решение. Что она хорошая жена. Мелисса больше не пытается отговаривать меня, зато без умолку болтает. Решает, что нужно успеть, пока я еще здесь. Обсуждает дорогу и сколько хлеба мне завернуть с собой. Волнуется, чтобы я не замерз ночью.

Все эти хлопоты немного раздражают, но я понимаю, что лишь они и помогают жене держаться. Мелисса то носится по дому, то убегает в деревню… К вечеру она уже просто валится с ног. Я знаю, почему Мелисса делает так: просто если она не засыпает сразу, то невольно начинает шмыгать носом в подушку. И я не уверен, что от моих робких объятий жене становится легче.

Чем ближе подходит день отъезда, тем больше мне кажется, что наоборот.

* * *

На стене сарая нацарапано слово. Не рукой мастера Джо — уж его-то манеру выводить буквы я узнаю мигом, даже если не писать их, а вырезать ножом. Кем-то другим и, кажется, довольно давно. Странно, как я не замечал.

«J», «I», «M», «M», «Y». Целых пять символов, и — странное дело — «J» отчего-то крупнее всех других. У моего наставника буквы всегда одинаковой высоты. Один из бывших учеников? Кто-то, кто строил этот сарай для мастера Джо?

Впрочем, гадаю я недолго. Не хочется тратить время на досужие размышления. Не то чтобы я боялся, что неожиданный подарок исчезнет… Просто его смысл занимает меня куда больше.

Крючок. Кость. Паук — нет, целых два паука. Человечек с задранными руками. Я всматриваюсь в них во все глаза, а губы сами собой начинают шевелиться. Каждая из букв представляется мне клубком шерсти, который я разматываю, извлекая новые значения, и осторожно сплетаю с нитями из других клубков. Распускаю, если узор получается невнятным, а после начинаю вязать снова. Раз за разом. Попытка за попыткой. Когда рисунок обретает структуру и ясность, я понимаю, что простоял у стены не менее получаса. Я медленно опускаю вилы и возвращаюсь в дом. Беру со стола нож.

Кровь, вытекающая из перерезанного кроличьего горла, оставляет на полу узоры и письмена. Я держу тушку за задние лапы и слегка покачиваю ею из стороны в сторону, внимательно глядя вниз. Если получится буква — мне не хочется ее пропустить.

Когда струйка истончается настолько, что превращается в череду капель, я отбрасываю кролика в сторону. На кучу таких же, бесполезных уже тел.

— Что ты делаешь? — спрашивает холодный, подчеркнуто безразличный голос. Я оборачиваюсь.

Мастер Джо стоит в дверях. Только сейчас я понимаю, что не видел его весь день. Учитель снова уходил, но теперь вот вернулся.

— Что ты делаешь? — повторяет наставник.

Его губы поджаты, а глаза превратились в узкие щелочки. Морщины, кажется, проступили на лице сильнее. Я молчу — несколько секунд, не больше. А потом мастер Джо вдруг оказывается со мной лицом к лицу. И впервые за все время отвешивает мне пощечину.

Щеку обжигает — почему-то я ощущаю именно жар, не боль. Отворачиваюсь в сторону. И молчу.

Через распахнутую дверь в дом заползают холод и сырость.

— Где конь? — спрашивает учитель. — Где Джимми?

Имя кажется знакомым, но я не подаю вида. Опускаю глаза. Наставник стоит в луже кроличьей крови, размазав сапогами все мои узоры.

Я молчу. С этого дня мы с учителем почти всегда молчим.

* * *