Лучшее прощение — месть

Пока я бесцельно брожу, ночные тени, разрезаемые вспышками ослепительного света реклам, еще более омрачают мою меланхолию. Случайно я увидел себя в зеркале за широким стеклом витрины: тело, как у запаленной лошади, седые волосы, черты лица, как у дряхлого старика. Мешки под глазами туманят взгляд, и в нем умирает былой огонь.

«Чем кончил, — спрашиваю я себя, — тот красивый мужчина без идеалов, без амбиций, без будущего, затерявшийся в своем тогдашнем настоящем (уже давно прошедшем), который красовался в парижских кафе и всячески старался найти в любви забвение от нее? Я стал похож на статую, стоящую на открытом воздухе. С приходом нового времени года ветер, дождь, снег, солнце делают свое дело и постепенно, по крошке, разрушают ее до основания. Статуи стареют и становятся неинтересными. Они уже не вызывают ни похвал, ни восхищения, а наводят на грустные мысли, как когда-то хорошие вещи, заброшенные на чердак.

Итак, я вернулся к своей французской любви, но неожиданно посмотрел на нее холодным оценивающим взглядом. Она показалась мне все еще красивой, но чертовски пустой.

Я понял, что понапрасну выбросил на тротуары парижских бульваров двадцать прекраснейших лет жизни, когда героизм окружающего мира увлекает тебя в бурный водоворот мучительных иллюзий.

У меня такое чувство, что я остался верен хозяину, которого у меня в самом деле не было, хозяину, которого вообще не существовало. Я — как одинокий бродячий пес на самом деле на поводке, которого никто не захотел взять в руки».

Неожиданно я почувствовал, что страшно устал. Мои мысли снова вернули меня в прошлое.

…Однажды, когда я сидел в «Селекте» на Монпарнасе, в кафе, которое ничего не имеет против студенческих пирушек, я вдруг познакомился с Франческо Рубирозой. Он появился в компании с Пьеро Мартелли, по прозванию Художник. Вообще-то он был маляр. Казалось, с чего бы мне вот так, не очень лестно о друге? Он очень недурно зарабатывал, освежая кухни и коридоры, а когда наскребал сколько надо, позволял себе отдохнуть и продолжал учиться. Он хотел стать преподавателем французского. У него был один бзик — ну, слабость какая-то — насчет всяких там титулов. Сеньор Пьеро Мартелли его не устраивало. Любой ценой ему необходимо было, чтобы о нем докладывали примерно так: профессор Пьеро Мартелли, художник. Но весь ужас, вся беда в том и заключалась, что он — ну никак не мог выдержать экзамен на этого профа, в смысле преподавателя. Опять же: ему никак не удавалось найти полностью удовлетворяющую его девочку, не говоря уже о работе. Он вроде бы родился, чтобы противоречить самому себе. В нашей компании он появлялся наскоками, всегда живо объясняя, как ловко ему удается подцепить девочек у кафе или на Бульварах. Каждый раз, найдя новую жертву, он исчезал, чтобы потом рассказывать: она бесчувственная, сексуально озабоченная, сухая и бесплодная и т. д. и т. п. и…

— Чао, Марио! — сказал Пьеро. — Вот Франческо. Новенький, только что из Рима.

— Привет!

— Здорово!

Голодного и одинокого Франческо он встретил в одном из кафе. Когда тот понял, что Пьеро итальянец, он обрадовался и попросил помощи. Франческо с трудом говорил по-французски и плохо ориентировался в городе. Он просто его не понимал.

Он жил в маленьком отеле на рю Сольферино и почти два месяца искал работу, правда, не нашел, и даже не успел ни с кем поговорить об этом. Из-за одиночества, отсутствия человеческого общения, из-за невозможности объясниться он вел какое-то полуживотное существование. Пьеро сказал ему, что в Париже, чтобы найти работу, необходимо, прежде всего, уметь говорить.

— Иди и запишись в Alliance Francaise. Там ты встретишь вагонами народу со всех частей света, а если будешь продолжать один — с ума свихнешься. К тому же в школе ты найдешь столько этих «ходячих дыр», что тебе уже будет не до одиночества.

Он отвел его куда надо и записал на вечерние курсы. Так Франческо вошел в нашу компанию, если ее можно так назвать. Ведь в Париже вы можете встретить сколько угодно людей, даже прожить ними бок о бок год или два, сообща веселиться на пирушках, сообща грустить и вместе опохмеляться. Потом ваш друг исчезает на год или на два, и от парней или девочек из другой компании вы узнаете, что он убежал в Германию или Англию, или Бельгию в поисках работы или просто со своей девушкой. Через год или два он вновь появляется, рассказывает вам все свои приключения, делится с вами опытом, и все начинается с начала, как будто он выскочил куда-то на день.

Париж — вовсе не гнездышко, в котором можно высиживать одни и те же яички, а перекресток на пути перелетных птиц, и дружба в Париже — тоже страница. Она приходит и уходит, как сменяют друг друга день и ночь, как меняется настроение в любви, как меняется само время со своими настроениями, бурями, задумчивостью дождей, яркостью солнечных дней и порывами ветра.

Пьеро сразу же спросил, что я думаю о Франческо. Я ответил: