Лучшее за год 2005. Мистика, магический реализм, фэнтези

То, что он был в лагерях, — пожалуй, единственный факт, известный мне о моем дедушке. Он был пленным. После войны он пробыл в других лагерях почти пять лет, пока сотрудники Красного Креста разыскивали оставшихся в живых его родственников, никого не нашли, после чего ему ничего больше не оставалось, как оставить всякую надежду на чью-то помощь и выкарабкиваться своими силами. Когда мы съехали с главной дороги, вокруг машины начали появляться небольшие песчаные смерчи, задевавшие багажник и крышу машины во время пути. Из-за только что миновавшей грозы они оставляли на крыше и ветровом стекле рыжеватые следы, похожие на те, что остаются, если раздавить жука.

— Знаешь, что я теперь обо всем этом думаю? — проговорил мой отец своим обычным невыразительным голосом, и я почувствовал, что наклоняюсь к нему поближе, чтобы расслышать его слова сквозь шуршание колес. — Он был тебе дедом еще меньше, чем мне — отцом.

Он потер рукой залысину, еще только начинавшую появляться на его макушке и похожую на растекающийся желток яйца. Этого я за ним никогда прежде не замечал.

Дом моего деда вырос из пустыни, точно погребальный курган друидов. У него не было определенной формы. С дороги было видно единственное окно. Никакого ящика для писем. Ни разу в своей жизни, подумалось мне, я не ночевал здесь.

— Папа, пожалуйста, не оставляй меня здесь, — попросил я, когда он притормозил приблизительно в пятнадцати футах от входной двери.

Он взглянул на меня, и уголки его рта опустились, плечи напряглись. Потом он вздохнул.

— Всего три дня, — произнес он и вылез из машины.

— Останься со мной, — заныл я и тоже выбрался наружу.

Когда я стоял рядом с ним, глядя мимо дома на дальний пуэбло, он сказал:

— Твой дед не позвал меня, он позвал тебя. Он ничего тебе не сделает. И он не просит ни от кого из нас слишком многого.

— Вроде тебя.

Немного погодя очень медленно, словно вспоминая, как это делается, отец улыбнулся.

— Или тебя, Сет.

Ни улыбка, ни фраза меня не подбодрили.

— Запомни одно, сынок. У твоего деда была очень тяжелая жизнь, и не только из-за лагерей. Он работал на двух работах в течение двадцати пяти лет, чтобы содержать мою мать и меня. И он был в полном восторге, когда родился ты.

Это удивило меня.

— Правда? А как он узнал?

Впервые на моей памяти мой отец покраснел, и я подумал, что, возможно, поймал его на лжи, но тогда я не был уверен в этом. Он продолжал смотреть на меня.

— Ну, он приезжал в город что-то покупать. Пару раз.

Мы еще немного постояли там. Над скалами и песком проносился ветер. Я больше не чувствовал запаха дождя, но, казалось, мог ощутить его вкус на губах, совсем немного. Высокие наклоненные кактусы то тут, то там виднелись на пустынной равнине, точно застывшие фигуры, когда-то нарисованные мною и сбежавшие от меня каракули. В то время я постоянно рисовал, пытаясь передать форму предметов.

Наконец хлипкая деревянная дверь в саманную лачугу с легким стуком отворилась, и вышла Люси, а мой отец подтянулся, коснулся своей залысины и вновь опустил руку.

Она не жила здесь, насколько мне было известно. Но когда я прежде бывал в доме моего деда, я заставал ее там. Я знал, что она работает в каком-то фонде помощи жертвам Холокоста, что она была из племени индейцев навахо и что она всю жизнь готовила для моего деда, мыла его и составляла ему компанию. Когда я был маленьким и моя бабушка была еще жива и нам еще разрешалось навещать деда, Люси водила меня в пуэбло и смотрела, как я вскарабкиваюсь на камни, заглядываю в пустые провалы и слушаю, как шумит ветер, выгоняя из стен тысячелетнее эхо.

Сейчас в черных волосах Люси, водопадом спускавшихся ей на плечи, появились седые прядки, я заметил полукруглые линии, похожие на три кольца, на ее смуглых обветренных щеках. В то же время меня тревожило то, как ее грудь оттопыривала простую грубую хлопчатобумажную рубашку, в то время как ее глаза были направлены на меня, черные и неподвижные.

— Спасибо, что приехал, — сказала она, будто я имел возможность выбирать. Когда я не ответил, она посмотрела на моего отца. — Спасибо, что привезли его. Нам пора возвращаться.

Я бросил вопросительный взгляд на отца, потому что Люси уже уходила, но он только принял свой обычный вид. И это меня разозлило.

— Пока, — сказал я ему и направился в сторону дома.

— До свидания, — услышал я его голос, и что-то в его интонации насторожило меня; она была слишком печальной. Я вздрогнул, обернулся, и мой отец спросил: — Он хочет меня видеть?

Он выглядел худым, подумалось мне, совсем как еще один колючий кактус. В протянутой руке он держал мой рюкзак. Если бы он заговорил со мной, я бы побежал к нему, но он смотрел на Люси, которая остановилась у края зацементированного пола патио около входной двери.

— Думаю, нет, — сказала она, вернулась за мной и взяла меня за руку.

Не сказав больше ни слова, мой отец бросил мне рюкзак и забрался в машину. На мгновение его глаза под козырьком встретились с моими, и я сказал:

— Подожди. — Но отец меня не слышал. Я повторил это громче, и Люси положила руку мне на плечо.

— Так надо, Сет, — сказала она.