Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм

Я попыталась разглядеть, на что он уставился, и вдруг увидела, что танцпол стал бесконечным, безграничным пространством: тлеющие блочные стены склада исчезли, и теперь волны танцующих тел простирались, пока хватало глаз, и смешивались с горизонтом. Они уже не были людьми, но превратились в языки жара, в неисчислимое множество мерцающих огней, похожих на те свечи, которые я видела в своей квартире, пламя которых изгибалось, извивалось, танцевало; а затем их тела пожрал огонь. Плоть и одежда вспыхивали, прогорали до костей, а еще через мгновение оставался лишь призрак движения, дуновение ветра над водой, той водой, что утекала, оставляя просторную, пустую комнату, усеянную мусором — стеклянными бутылками, сломанными пластиковыми свистками, одноразовыми стаканчиками, цепочками для собак, хлопьями пепла.

Я прищурилась. Завопила сирена. Я начала кричать, стоя в середине комнаты, одна, стиснув намотанный на шею платок. Дэвид, лежавший на матраце, повернулся, застонал и посмотрел на меня одним ярко-голубым глазом.

— Это всего лишь пожарная тревога, — пробормотал он и потянул меня к себе.

Было пять часов утра. На нем все еще была та одежда, в которой он щеголял в «Бюро находок». Я же дотронулась до платка на горле и подумала о молодом человеке, стоявшем у ограждения рядом со мной.

— Слушай, по-моему, ты не выспалась, — заметил Дэвид. — Тебе нужно хотя бы немного поспать.

На следующий день он уехал, и больше я никогда его не видела.

Через несколько недель приехала моя мама — якобы для того, чтобы навестить свою двоюродную сестру в Чеви Чейз, а на самом деле, проверить, как у меня дела. Когда она пришла, я лежала, раскинувшись на своем голом матраце, обнаженные окна были распахнуты настежь, летняя невыносимая жара потоком расплавленной стали вливалась в комнату. Вокруг меня валялись плакаты, которые я сорвала и срезала со стен. Сами стены пестрели бессмысленными надписями, останками раздавленных тараканов и клопов, бесчисленными отпечатками пальцев рыжеватого цвета, полукруглыми отметинами в тех местах, где я вонзала ногти в штукатурку.

— Мне кажется, тебе лучше вернуться домой, — мягко сказала мама. Она заметила, в каком состоянии мои руки, увидела паутинки засохшей крови на кончиках пальцев, ободранные, сочащиеся кровью суставы. — Думаю, на самом деле тебе не очень хочется здесь оставаться, правда ведь? Давай, ты вернешься домой?

У меня не было сил, чтобы спорить с ней. Запихнув все свои пожитки в несколько картонных коробок и сообщив о своем переезде на работу, я уехала домой.

Считается, что Рембо написал большую часть своих работ до того, как ему исполнилось девятнадцать. Последнее его произведение — поэма в прозе — «Озарения», показывает, сколь сильно изменил его переезд в Лондон в 1874 году. После этого последовали путешествие и изгнание, годы службы наемником в Абиссинии, возвращение во Францию, долгое и мучительное угасание, потеря правой ноги вследствие заражения сифилисом, прикрепление электродов к отнявшейся руке в попытке вернуть ей жизнь и движение. Рембо умер в десять часов утра, десятого ноября 1891 года. Перед смертью, в бреду, ему казалось, что он в Абиссинии, читает предписание отплыть на корабле «Афинар». Ему было тридцать семь лет.

Я не задержалась дома надолго — всего месяцев на десять. Устроилась на работу в книжный магазин. Мама каждый день подвозила меня туда утром и забирала вечером, когда возвращалась домой. По вечерам мы всей семьей обедали — я, моя мать и две младшие сестры. По выходным встречалась с друзьями — бывшими одноклассниками. Таким образом у меня опять появились дружеские связи, оборванные несколькими годами ранее. Пила я по-прежнему изрядно, но уже не так много, как раньше, курить бросила совсем.

Мне исполнилось девятнадцать. Рембо в эти годы уже закончил работу всей своей жизни, я еще даже не начала. Он изменил мир; мне же с трудом удавалось сменить носки. Он проходил сквозь стены, а я только разбивала о них голову, объятая гневом и отчаянием. Это унижало меня, и до сих пор я не смогла оставить ни единого следа.

В конце концов я вернулась в Вашингтон, к старой работе, некоторое время гостила у друзей в Норд-Исте, потом у меня появились квартира, приятель, повышение по службе. К тому времени, как я вернулась в город, Дэвид уже окончил «Богослов». Несколько раз мы говорили с ним по телефону: теперь у него был постоянный партнер — бизнесмен из Франции, уже в возрасте. Дэвид собирался переехать к нему в Париж. Марси вышла замуж и уехала в Аспен, Банни выпустили из больницы, ей было гораздо лучше. Через несколько десятков лет она станет единственной ниточкой, которая будет связывать меня с той, старой жизнью, единственной из всех нас, кто будет со всеми поддерживать отношения.